Под самым потолком таверны в длинной стене была прорезана пара квадратных отверстий непонятного назначения. Слишком маленькие для окон, они совсем не годились для освещения. На первых этажах старых зданий окна не предусматривались вовсе, а в донжоне отсутствовала и дверь, располагавшаяся на уровне второго яруса. Стропила и перекрытия между этажами таверны состояли из пропитанной неизвестным составом древесины, полностью лишённой способности гореть и впитывать влагу. Возможно, что и двери были сделаны соответствующим образом, но ни одна из них не сохранилась — период междоусобиц оказался долгим, и город несколько раз переходил из рук в руки. Не сохранилась и оригинальная черепица, хотя, даже старожилы уже не помнили, имела ли она особенности.
Никто толком не знал, когда и кем были возведены эти постройки, за долгие сезоны своего существования обросшие большим количеством легенд, домыслов, а то и просто откровенных небылиц. Разумеется, первым номером в этом списке стояло усердно поддерживаемое церковью предположение, что строения были дарованы благочестивым людям милосердными Богами. На что скептики — а находились и таковые — взглянув на собор, интересовались: "Почему же он не похож на творение Богов?". Пастыри ответствовали, что Божества сами не могут строить себе храмов — это удел людей, обязанных быть верными завету Двуединого. И тут скептики задавали вопрос, всегда приводивший в бешенство любого священника: "Храм, значит, они сами строить не могут, а таверну получается, могут? Так может быть завет и состоит в том, чтобы вкусно поесть и хорошо выпить?". "Осквернили дом Божий нечестивцы и лишили его истинного предназначения", — сокрушались священники, не высказывая однако никаких внятных предположений по поводу этого самого "истинного предназначения".
Да и трудно представить себе, что здание, имеющее кухонное помещение с огромной печью, внушительных размеров погреб, большой зал на первом этаже и несколько изолированных комнат на втором, могло использоваться для других целей. Более того, зал на первом этаже заполняли столы и скамьи, вмещавшие по четыре человека в ряд. Мебель была сделана из того же самого камня и могла сдвигаться с места на место, но желающие тягать неподъёмную тяжесть находились не часто, поэтому расстановка столов никогда не менялась. Говорили, что ещё совсем недавно таверна была чем-то вроде офицерского клуба, пока её в этой роли не заменил ресторан при гостинице. С тех пор в "Кривом Дубе" стало собираться простонародье, а также солдаты и нижние чины. Одна из местных легенд гласила, что своё нынешнее название таверна получила по имени содержавшего её когда-то отставного майора по прозвищу Дуб. У широкоплечего здоровяка отсутствовал один глаз, из-за чего майор ии вышел в отставку. Впрочем, ходили слухи, что название таверны менялось не так уж и редко, а в более ранние времена она называлась "Любвеобильная Гертруда".
Милена не стала дожидаться послеполуденного колокольного звона, благо никакими больше обязанностями связана не была. Прежнее стремление разобраться в значении сновидения уже порядком иссякло, но желание встретиться с Кирсой не пропало. Посетителей в таверне не оказалось, как обычно и бывало, пока не наступал обеденный час. Свет проникал лишь через распахнутую настежь дверь, а внутри царили полумрак и прохлада — толстые стены еле-еле успевали немного нагреться к вечеру и к утру снова оказывались холодными. Вход был сориентирован так, что максимум освещения приходился на предзакатные часы, поэтому зашедшая в полдень Милена в первый момент не смогла разглядеть, есть ли кто-нибудь за стойкой в глубине зала.
— Мила!, — из кухонного проёма, на ходу вытирая руки о передник, выбежала Кирса — дородная, солидного роста розовощёкая женщина. — Мила! Как хорошо, что ты зашла к нам. Эй, Герман! Пошевеливайся, бездельник! У нас важная клиентка.
Вмиг здоровенные ручищи сграбастали "важную клиентку" в охапку и прижали к необъятных размеров груди. Милена закрыла глаза и всхлипнула — как же хорошо, что есть к кому прийти, обнять и, можно даже ничего не говорить, просто греться, как у большого костра, который никогда не обожжёт.
— Как я рада, — Кирса отстранилась, — дай, хоть, на тебя взглянуть. Постой-ка, — она нахмурилась, придирчиво осмотрела гостью. — Тебя там совсем не кормят? Тощая-то какая, тростиночка, да и только. Знаю я, как едят в этих дворцах! Всё вопросы государственные за столом решают — куска в рот положить некогда. Наговоритесь вволю, а кишки пустые. Герман!, — закричала она в сторону кухни. — У тебя там что, вторая нога отвалилась?
— Кирса, я успела по тебе соскучиться. Декады две, наверное, прошло, как мы не виделись.
— Да, ну! Кажется, что ты не была здесь целую вечность. Пойдём, хоть поешь по-человечески.
Милена знала, что бесполезно убеждать хозяйку таверны в том, что во дворце умеют вкусно готовить, и никто даже из дворни там плохо не питается. Но при каждой новой встрече Кирса сокрушалась, что "несчастную девочку морят голодом в этой каменной клетке".
— Садись за господский стол, а я сейчас пойду прижгу кочергой задницу старому лодырю.
"Господским" называли небольшой круглый стол недалеко от стойки. Возле него стояли три деревянных стула, выглядевших иначе, чем две декады назад. Впрочем, ничего удивительного — это была единственная мебель, которую приходилось обновлять после каждой крупной драки. Из кухни раздался шум, как будто что-то тяжёлое упало на пол, а потом громкий возглас:
— Соус где, я тебя спрашиваю? У нас такие люди, а ты опять в своём погребе отраву варишь! Шевели костями!
Вскоре послышались шаркающие шаги, но восхитительный аромат опередил их и уже изрядно пощекотал носик Милены, когда из кухни появился хромой старик, неся большой поднос, уставленный горшочками с блюдами знаменитой на всё Восточное герцогство кухни.
— Ты уж не серчай, ваша милость, — Герман тяжело дышал, видимо спешил, как мог. — Я и не слыхал, в подвале-то. На, вот, покушай горяченького. Бульончик с клёцками, как ты любишь. Капустка. Колбаски уже жарятся.
— Спасибо, вкусно как пахнет. — Она зажмурилась и шумно втянула носом воздух. — М-м-м…
