— ни одна белка не упала к его ногам. Звери разбегались, лишь только он приближался на дистанцию верного выстрела. Лес отвернулся от охотника, нарушившего закон предков и теперь нет ему ни удачи, ни добычи, пока не умилостивит злопамятных Духов.
Обычаи племени в таких случаях требовали покинуть место, где Предкам была нанесена обида и не возвращаться до тех пор, пока нарождающийся лист на рябине не подрастёт и не сравняется со старым. Только тогда можно задобрить духов, окропив тотемный столб свежей кровью кабана или оленя, и посулив отдать им всё, что будет добыто на следующий день. Был и другой способ, заключавшийся в том, что Предков помогал умилостивить шаман, не меньше их любивший подношения и отнюдь не в виде перепончатых лап.
Он пересчитал припасы. Выходило так, что прожить положенное время не охотясь было невозможно, а перейти на угодья, принадлежавшие другому племени, равнозначно объявлению войны. Конечно, родное племя прокормило бы неудачливого охотника, но что это была бы за жизнь… Заставят выполнять женскую работу — собирать коренья, мять кожи, дробить зёрна. Каждый будет тыкать в него пальцем и говорить:
— Смотрите, Дигахали совсем обабился! Ещё немного, и он станет заплетать косы, вышивать бисером и нянчить ребятишек! Пусть лучше охотится на мух, это у него должно получиться!
После такого позора, никто не захочет пригласить его вместе добывать зверя — не помогут никакие уловки, с помощью которых он, бывало, ухитрялся завоёвывать доверие лучших охотников племени. Недаром, его нынешнее прозвище означает "пиявка". А, если он будет заниматься женской работой, острые языки, глядишь, нарекут его Агавейла — старуха, или ещё как-нибудь похуже. Пускай уж будет Дигахали. Впрочем, так его звали только соплеменники, всем прочим он представлялся как Дигадога, что можно перевести как "выслеживающий".
Йонейга — люди, живущие за пределами леса, называли охотника на свой лад, Роющим Псом*, услышав именно это в звучании его имени. Вот к ним, наверное, и придётся обратиться, чтобы получить, хоть какую-то работу, пока духи леса не успокоятся. Дигахали уже приходилось работать на этих странных людей, совершенно не умеющих ни охотиться, ни собирать в лесу съедобные коренья и полезные травы. Неумение выслеживать животных доходило до такой степени, что им приходилось собирать целые стада и даже строить для животных дома.
Когда Дигахали впервые пришёл в поселение йонейга, то думал, что ему — охотнику, занимающемуся самым что ни на есть мужским трудом, окажут подобающее уважение. Но мужчины, которые — стыдно сказать — собирали в поле зёрна, не предложили разделить с ними пищу и не пригласили на ночлег. А их своевольные и крикливые женщины смеялись над тем, как он произносит слова их грубого и неблагозвучного языка. Маленькие дети боялись его, а те, что постарше, корчили рожи и высовывали языки, показывая своё неуважение к старшим.
Но йонейга знали толк в хороших ножах и наконечниках для стрел, поэтому Дигахали пришлось смирить свою гордость и носить послания между поселениями, выслеживать пропавших животных и заблудившихся в лесу людей. За это он получил замечательный острый нож, ручку которому сделал сам из оленьего рога. Было у белых людей и ещё кое-что, привлекавшее не только его одного, но и других соплеменников.
______________________________________________________________________________
* Digging dog (англ. Роющий пёс)
Вода, обжигавшая рот как огонь — аджила. После неё становилось легко, весело, хотелось петь и радоваться жизни. Йонейга пьют много аджила и дают попробовать всем, кто на них работает. Некоторые из детей леса так привыкали к ней, что забывали вкус настоящей воды, быстро становились старыми и больными. Дигахали боялся аджила. Огненная вода сначала веселила, но развязывала язык и никакая тайна не могла удержаться за зубами. Потом становилось очень грустно, противные лица йонейга вызывали тошноту, хотелось прогнать их подальше, но в руках и ногах уже чувствовалась слабость, и он проклинал, и себя, и аджила за это бессилие.
Дойдя до опушки леса, Дигахали ещё раз попросил у Предков прощения, заверив их, что вернёт свои долги. До поселения было совсем близко, но через поля он идти не хотел. Вид мужчин, собирающих зёрна, оскорбительно действовал на охотника. Он вышел на большую тропу, по которой йонейга ездили верхом и возили грузы. Посмотрел на отпечаток своего мокасина в пыли, покачал головой и пошёл по траве вдоль дороги широким шагом привычного к долгой ходьбе человека.
Охотник старательно обошёл дом, где белые люди собирались, чтобы выпить аджила. И хотя там легко можно было получить работу, платили за неё, как раз тем, чего он изо всех сил старался избегать. Пройдясь взад-вперёд по окраинным улицам поселения, Дигахали не услышал ни одного призывного возгласа, никто не махнул ему рукой, приглашая подойти. Даже дети не слишком обращали на него внимание, а это означало, что кто-то из соплеменников опередил его и раньше предложил свою помощь здешним жителям. Уже не надеясь на успех, охотник двинулся к выходу из поселения, намереваясь идти дальше, вглубь земель йонейга.
— Эй, да это же Роющий Пёс!, — Услышал он, добравшись до последнего ряда домов. — Давненько тебя не быловидно!
В окружении трёх мужчин стоял давнишний знакомый, один из немногих йонейга, с которым Дигахали мог считать себя на равных. Звали его Джисилберт — единственное прилично звучащее имя, которое приходилось слышать среди белых людей. Видимо, они завидовали этому, сокращая имя до короткого — Джис. На языке племени Куницы это означало — "птичка", поэтому охотник не мог называть безусловно детским прозвищем уже пожилого человека, которого следовало уважать. К тому же, про Джисилберта говорили, что он когда-то считался хорошим охотником, если такое слово вообще применимо к йонейга. Но, пообщавшись с ним, Дигахали был готов признать, что этот старик достоин так называться.
