— Тише, Эгон!, — одёрнул монах. — Что он о вас подумает?
— Мой помощник не говорит на нашем языке. — пояснил Манфред. — Он может изъясняться на упомянутом мною наречии, но не слишком любит этого делать. Я уважаю его чувства и разговариваю с ним на языке племени Куницы.
— Тогда вас не затруднит перевести мой вопрос?, — спросил Ладвиг.
— Я предлагаю вам сначала отдохнуть, отобедать вместе со мной, а потом уже перейти к ответам на вопросы. — произнёс Манфред, и по его тону сразу стало понятно, что вежливое предложение мало чем отличалось от приказа. — У нас не принято беседовать с гостями стоя посреди бывшей тюрьмы. Вы же не возражаете, отец Йохан?
— Спасибо за приглашение, поблагодарил монах. — дорога была несколько утомительной.
Обед подали в большой походной палатке, установленной за пределами тюремного кольца. Палатка была разделена на две половины, в одной из них, служившей для отдыха егерей, стояли несколько наспех сколоченных топчанов. В другой стоял старый, но неплохо сохранившийся стол с красивыми гнутыми ножками. Стульями служили несколько разного размера чурбаков, отпиленных от одного толстого ствола дерева.
— Мои ребята приволокли из развалин, — сказал Манфред, погладив рукой облупившуюся столешницу с остатками лакировки. — Может быть, лежал там со времён безумного графа.
Егермайстер сел во главе стола, усадив по одну сторону гостей, а по другую дикаря и ещё одного помощника, которого представил под именем Луц. Адольф сел за стол позже всех, перед этим сообщив о выполнении задания:
— Сожгли дотла. На всякий случай, местность вокруг замка прочешут с двух разных сторон, чтобы больше ничего не упустить.
Сурового вида пожилой егерь в белой поварской куртке выставил на стол корзинку со свежеиспечённым хлебом, поднос с овощами и большое блюдо с тушёным мясом. Проголодавшийся Ладвиг потянул носом воздух и не мог не восхититься ароматными специями, которыми приправлено мясо. Запах был аппетитным, но слишком необычным.
— Эти сушёные травки нам посоветовал добавлять в еду Копающая Собака. — пояснил Манфред, заметив интерес сержанта. — Дети леса знают толк в готовке.
Убедившись, что все места за столом заняты, брат Йохан поднялся, произнёс молитву Несотворённому Отцу, испрашивая милости для хозяина и благодаря за ниспосланную пищу. Манфред последовал примеру гостей и осенил себя знаком Двуединого по окончании молитвы, а вот помощники егермайстера особой набожностью не отличались. Адольф стал наполнять свою тарелку, а Луц принялся нарезать хлеб, когда монах ещё не закончил. Единственным, кто проявил неподдельный интерес к происходящему, был дикарь, сидевший прямо напротив священнослужителя.
Копающая Собака, не отрываясь, смотрел на брата Йохана, но в лицо ему не взглянул ни разу. Это не укрылось от сержанта, который наблюдал за дикарём с того самого мгновения, как увидел его впервые. Несколько раз направление взгляда лесного жителя менялось, но куда конкретно он смотрел, Ладвиг понять так и не смог. Объяснение нашлось, когда монах, заканчивая молитву, коснулся сложенными ладонями лба, и туда же устремился взгляд Копающей Собаки. На запястье монаха висели чётки, похоже, именно они привлекли к себе внимание дикаря. Сержанту приходилось слышать, что дети леса с удовольствием покупают подобные безделушки для своих женщин.
"Наверное, хочет, чтобы ему это подарили", — подумал Ладвиг и, не таясь, взглянул в лицо Копающей Собаке.
То, что нельзя было рассмотреть боковым зрением, теперь открылось сержанту в полной мере. Непроницаемого, на первый взгляд, дикаря переполняли эмоции. Присутствовали гнев, страх и боль, настолько явные, что их трудно было не заметить. И всё это вызвали в нём простые чётки, которые машинально перебирал брат Йохан. Копающая Собака, затаив дыхание, следил за каждой костяшкой, перемещавшейся между пальцами монаха.
Сержант не стал выдавать свой интерес к дикарю и, пользуясь тем, что брат Йохан произнёс последние слова молитвы, переключил всё внимание на кувшин с вином. Обедали молча. Помощники Манфреда, Луц и Адольф вдвоём быстро умяли почти треть тушёного мяса и теперь, преодолевая икоту, медленно цедили вино. Эгон выдал свой привередливый характер тем, что тщательно изучал каждый кусок мяса или хлеба перед тем, как положить его в тарелку. Ладвиг наполнил тарелку мясной подливой и, с удовольствием макал туда ломоть свежего хлеба. Дикарь столовыми приборами не пользовался, а брал руками, лежавшие на краю блюда куски мяса. К вину он не притронулся, предпочтя пить из кожаной фляжки, сшитой из шкуры какого-то животного. Монах поначалу не прикасался к мясному кушанью и хрустел сырыми овощами, но исходившие от блюда ароматы заставили служителя Богов сдаться.
— Ручаюсь, что вы такого никогда не пробовали, — сказал Манфред, наблюдая, как брат Йохан тянется за добавкой. — Мы, охотники, привыкли к блюдам из дичи, а большинству городских жителей они в диковину. Мясо откормленных на фермах животных не идёт ни в какое сравнение с мясом диких зверей.
— Вы правы, — согласился монах. — Вкус превосходный, хотя и островато. — он вздохнул и добавил: — Мой сан не позволяет мне пить вино…
Егермайстер нахмурился и озадаченно произнёс:
— Вода у нас только для лошадей. Она вполне чистая, но вам её предлагать неудобно. Даже не знаю, что и делать.
Несколько мгновений он раздумывал, потом обратился к дикарю. Услышав ответ, Манфред не смог сдержать улыбки:
— Копающая Собака тоже не пьёт вина и сейчас принесёт вам воду из своих личных запасов.
