— Ты как всегда права, Илса. Великолепная проницательность.
— Слушай меня, девочка, — стряхивая с ресниц, выступившие от смеха слёзы, обратилась к Милене Берта, — повторять я не буду. Если ты возомнила себя важной птицей, то вынуждена тебя огорчить. Ты здесь — никто, не смотря на знаки внимания, которые тебе оказал старый пердун Арчелаус. Поняла?
— Да, — кивнула девушка. — Я не хотела бы с вами ссориться.
— Ссориться?, — С угрозой в голосе переспросила Илса. — Ты что же, возомнила себя ровней нам?
— Нет-нет, — поспешила отказаться Милена. — В том смысле, что я не хочу быть для вас проблемой.
— А ты не так глупа, как может показаться с первого взгляда, — удивилась Берта. — Не правда ли, Илса?
В этот момент её лицо приобрело такое сходство с гусыней, что девушке пришлось прикусить губу, чтобы не расхохотаться.
— Да, кое-чему её всё-таки научили. Почтительность — первый признак воспитанности. Тогда нам будет проще объяснить. Итак, деточка. Если ты думаешь, что здесь всё решает Арчелаус, то ты глубоко заблуждаешься. Это первое. Второе: не вздумай за нами шпионить, иначе ты не доберёшься живой до Остгренца. Это я тебе обещаю. И третье: веди себя так, чтобы у нас с госпожой Бертой не было повода придушить тебя ночью. Всё понятно?
— Да, — снова кивнула девушка. — Осмелюсь напомнить, что мне придётся выполнять обязанности старосты.
— Значит, делай это как можно деликатнее. — презрительно поморщившись, посоветовала Берта. — Если ты, конечно, понимаешь, что это означает и способна вести себя подобным образом.
— Я всё поняла, досточтимые дамы, — сделав книксен, сказала Милена.
Возможно, она немного переиграла, потому что Илса нахмурилась и не предвещавшим ничего хорошего голосом произнесла:
— Даже не пытайся водить нас за нос. Я лично буду за тобой следить. И если у меня возникнут, хотя бы малейшие подозрения…
— То ты никогда не вернёшься обратно в свою собачью нору, — закончила вместо неё Берта.
Покончив с наставлениями и угрозами, женщины направились в сторону костра, где началась раздача еды. На завтрак каждая грешница получила миску разваренных в воде овсяных зёрен и ломоть хлеба из муки грубого помола. Милена с тоской вспомнила о вкуснейшей овсяной каше, которую специально готовили для неё повара барона Трогота. Предложенное ей варево даже отдалённо не напоминало то, что она ела в детстве.
"Ешь, — приказало Сомнение. — Если вздумаешь голодать, то быстро ослабнешь. Силы тебе ещё понадобятся".
Девушка вздохнула и, стараясь не обращать внимания на запах, сунула в рот ложку с клейкой серой массой. Вкус оказался таким, как она и предполагала — отвратительным. К счастью Милена сделала открытие, обнаружив, что совершенно безвкусный хлеб помогает отбить привкус овсяного варева. Видимо для этого он и предназначался. Как вскоре убедилась девушка, не ей одной не понравился завтрак. Женщины плевались, морщились, один, лишь священник невозмутимо вкушал из большой миски, даже не заедая овсянку хлебом. Не притронулись к еде только Берта с Илсой.
— В путь, — провозгласил Арчелаус. — Нам предстоит дальняя дорога. Только поклонившись святыням Остгренца, каждая из вас очистится от грехов и обретёт божественную благодать!
Палатки к тому времени были собраны и погружены на телегу. Занимался этим мужичок, поддерживавший огонь в костре. Он же занял место возницы, а повариха устроилась рядом с ним. Первым на торговый тракт вышел священник, следом за ним потянулись грешницы. Милена захотела пойти в самом конце процессии, но ей не дали этого сделать.
— Эй, Магдалена, — позвала Берта, указав на удалявшихся женщин. — Догоняй. Последними будем мы с Илсой. И постарайся реже оглядываться. Твой затылок выглядит гораздо умнее лица, а я не переношу вида глупых людей.
Довольная шуткой подруги Илса отозвалась утробным смехом. Девушка молча кивнула и ускорила шаг, догоняя ушедших вперёд грешниц. Шагавший следом за телегой священник задавал умеренный, не утомительный темп. Гораздо больше Милену беспокоила прочность доставшихся от Гвен сандалий. Левая оказалась покрепче, а правая начала потихоньку разваливаться, после первых двух миль пути.
В одном месте верёвочные завязки перетёрли край кожаной подошвы, она отвисла и при ходьбе стала загребать дорожную пыль. Можно было снять ставшую неудобной обувь и пойти без неё, как поступала значительная часть грешниц. Но спрятанные в чулках золотые монеты постепенно сползли к пяткам. Стоило образоваться там дырке, и девушка вмиг лишилась бы оставшихся у неё денег. Пришлось терпеть, поднимать выше правую ногу и ждать, пока священник решит устроить привал.
Арчелаус шагал вперёд, не оглядываясь, что-то тихо бубнил себе под нос, то ли читал молитвы, то пел церковные гимны. Шедшие за ним грешницы переговаривались между собой, иногда до Милены доносился негромкий смех. Она не замечала, чтобы кто-нибудь впадал в уныние или жаловался на свою участь. Похоже, что некоторые из женщин не в первый раз облачались в лохмотья и шли пешком до столицы. Этот, безусловно, странный обряд, или обычай, имел под собой какую-то основу, недоступную для понимания непосвящённых людей.
"Попробую вечером разузнать у тётушки Ады, — подумала Милена, — может быть, она знает, в чём здесь дело".
На первом же привале, девушка отошла в сторону и стянула с себя чулки, из белых превратившиеся в грязно-серые. Поначалу она хотела выбросить их оба, но потом передумала. Поместив золотые монеты в один чулок, Милена подпоясалась им, завязав спереди узлом, а сверху надела пояс. Она с радостью избавилась от сандалий, потому что к тому времени и левая стала разваливаться, доставляя массу неудобств.
