Деревенский бунт (Рассказы, повести)

И вздыхают море да седые скалы…
Николе Чудотворцу помолился малый:
«Николай Угодник, пособи нам в горе.
Тятька с мамкой в море рыбу добывали,
сгинули, родимые, в штормовом Байкале…»
Чудом ветер стих и волны спали.
И вернулись родичи на закате алом.
Пожалел Никола малую сиротку,
наказал родителям, чтоб не пили водку.

Беда, описанная Емелей в слезливой вирше, случилась с Кешей Чебуниным и его бравой жёнкой Тосей; чудом чудным отпустил Байкал хмельную семейку из свирепых объятий, и если Тося дала зарок пред иконой Пантелеймона-целителя и с той лихой поры водку на дух не переносила, то Кеша… зарекался не пить горькую, ну да, зарекалась коза не шастать в чужой огород, а как разошёлся народ, шасть в огород… И тот Кеша, сторож сельсовета, мужичок мелкий, но балагуристый, тоже строчил куплеты, но лишь по красным дням, и за бутылку. К Дню милиции горланил:

Юный пионер и дряхлый пенсионер!
Смело броди по ночам и не бойся лихой народ.
Толя Бурмакин, участковый милиционер,
денно и нощно вашу жизнь стережёт.

А к Дню сельского хозяйства Кеша Чебунин утешал народ:

Если скотина хворает, не плачь,
доярка и скотовод.
Ваня Байбородин – колхозный ветврач —
жизнь быкам и коровам спасёт.

На День рыбака славил Степана Андриевского – байкальского промысловика:

Не страшны Андриевскому ни сарма[122], ни баргузин!
Добудет омуля завсегда и сдаст в магазин.

Сам, бывалый партиец, соратникам грозил:

Ежли ты коммунист, но ворюга и жлоб,
Сталин встанет из гроба и даст тебе в лоб.

Но сердобольным кедровопадьцам пали на душу Емелины вирши, и уже без осуда и остуда озирали земляки чудную Емелину жизнь. В летнюю теплынь, как настывшие за долгую зиму древние воробьихи, кедровопадьские старухи грели на завалинке ветхую плоть и дотемна судачили, разматывая хитросплетенные и пёстрые клубки чужих затейливых жизней; так вот, древние воробьихи умудрённо вырешили: дескать, Емеля – не дурак, Емеля – убогий,