просматривала медицинские карты, держа спины прямо. Никто не хотел показаться неподготовленным.
Медсестра Диана зачитала из карты: «Джунипер Френч, шестой день жизни, вес 600 г, прибавка 40 г со вчерашнего дня». Она ощетинивалась под влиянием доктора Шакил. На всякий случай я поднялась со стула.
Было ясно: доктор Шакил знала, что написано в карте. Она ознакомилась с ней заранее. Поэтому она мне сразу понравилась.
Нарушение баланса газов крови… метаболический ацидоз… устранение кровянистой жидкости дренажем Пенроуза…
Доктор Шакил посмотрела на нас.
На компьютере отобразились данные, полученные этим утром из радиологического отделения.
Доктор Шакил подняла глаза; ее лицо смягчилось, и она улыбнулась.
«Ее голова в порядке», — сказала она.
Я сползла со стула.
В тот день мы обнаружили возле ее инкубатора «Книгу американских деревьев и кустарников». Мы так и не узнали, кто оставил ее там, но вычитали в ней, что можжевельник[16] очень живуч. Мы восприняли это как хороший знак.
Наша дочь все еще была в ужасном состоянии. Аппарат ИВЛ растянул альвеолярные мешочки ее легких, поэтому врачи перевели ее на более щадящий аппарат, из-за которого все ее тело вибрировало.
Медики называли его «хай-фай». Грудная клетка нашей дочери больше не поднималась и не опускалась. Не было никакого визуального свидетельства того, что она была живым человеком. Теперь все ее тело странно содрогалось.
Вентилятор был таким же большим и шумным, как стиральная машина, которую загрузили камнями. Мы ненавидели его за то, что он вытесняет нас из пространства рядом с ее инкубатором, за то, что из-за него она еще меньше похожа на человека. На обходе через пару дней врач объяснил нам, что большинство детей, родившихся так рано, страдают от хронических заболеваний легких на протяжении всей жизни.
«Она, возможно, марафон не пробежит», — сказал он. Эти слова звучали так, будто он произносил их уже много раз, и они больно укололи нас.
Я не была готова проиграть даже мгновение будущего Джунипер.
Разумеется, я понимала, что она могла умереть. И расстраивалась я не из-за того, что она не сможет пробежать марафон, а из-за осознания риска того, что она может никогда не начать ходить. Мы это не обсуждали, но, когда пришли хорошие результаты УЗИ, барьер удалось преодолеть. Хотела бы я понимать это тогда, потому что на тот момент я все еще боялась строить планы на будущее. Несмотря на то что она до сих пор оставалась лицом к лицу со смертью и инвалидностью, результаты обследований позволяли предположить, что с ее мозгом все в порядке. Был шанс, что она сможет смеяться, петь и называть меня мамой.
В день, когда она родилась, мы могли позволить ей умереть, и никто бы нас за это не осудил. Теперь нам было бы гораздо сложнее отключить ее от системы жизнеобеспечения. Наша ноша стала еще тяжелее.
Неонатологи часто говорят: «Подождем, пока ребенок заявит о себе». Это значит, что они стабилизируют ребенка при рождении и ждут, когда тот заявит о своих намерениях и желаниях, либо окрепнув, либо ослабев.
Джунипер уже не была плодом. Она стала человеком. Мы видели ее, прикасались к ней и любили ее.
С каждым днем она все увереннее занимала свое место в мире. Мы все еще ждали, когда она заявит о себе, но понимали, что повернуть назад уже невозможно.
Том: выражать любовь можно по-разному
Мы ездили в больницу каждый день и на дороге едва замечали светофоры. Лежа в постели, Келли часто плакала. Я прижимал ее к себе, но это не помогало. Она перестала следить за собой. Нам звонили знакомые, но мы едва вникали в то, что они говорили. Я забывал принимать душ, переодеваться, чистить зубы.
Мне казалось, что я выскользнул из кожи человека, которым я был раньше.
«Я не знаю, что мы должны делать, — сказал я Келли однажды утром, пока она, сидя в постели, сцеживала молоко. — Как нам пережить все
