Трейси объяснила, что ПИК Джунипер сместился и стал подавать жиры и питательные вещества в верхнюю часть грудной клетки. К счастью, это заметили. Она вытащила ПИК — необходимо было его переставить. Трейси собиралась предупредить нас о возможной инфильтрации, но Келли заметила это раньше.
Келли, вне всяких сомнений, замечала то, чего не замечал я. Если живот Джунипер покрывался бледными пятнами, ее мать обращала на это внимание гораздо раньше, чем я. Если наша дочь беспокоилась, Келли удавалось успокоить ее еще до того, как монитор начинал издавать тревожный сигнал. Хотя Келли никогда не говорила об этом прямо, но моя наблюдательность была развита гораздо меньше, чем ее. Признаться, это унизительно осознавать, если ты репортер, которого вроде как учили обращать внимание на мельчайшие детали. В то же время Келли раздражал тот факт, что ранние утра, которые я проводил с Джунипер, позволили мне набраться опыта в некоторых вещах. Келли была матерью, и ей не хотелось играть со мной в догонялки. В ту ночь, когда я показывал ей, как сменить ребенку подгузник, Келли бросила на меня злобный взгляд. Когда я напомнил ей, что нужно продезинфицировать руки, прежде чем брать Джунипер на руки, она вскипела.
Я надеялся, что мы будем поддерживать друг друга в тяжелые времена. Однако моя способность сплачиваться с кем-либо была бесследно утеряна.
Мое терпение было практически на исходе. За маской измождения я скрывал злобу. Я все время думал о том дне, когда Келли отправилась кататься на велосипеде вместе с Маппет. Я умолял ее не делать этого, но она меня не послушала. Она всегда смеялась над моей осторожностью, словно я был немощным стариком. Я всеми силами пытался сдерживать свои недобрые мысли. Если бы я высказал их раньше, они испепелили бы наш брак.
Мы не помогали друг другу справляться с потоком эмоций. Мы тащили друг друга на дно.
Мы с Келли все еще придерживались нашего соглашения: в любой момент капризничать можно было только одному из нас, но никак не обоим сразу. Я понять не мог, почему она день за днем предается отчаянию, ожидая, что я буду ее подбадривать. Каждое раннее утро я ездил в отделение интенсивной терапии, где записывал, что говорили врачи, и задавал им вопросы, ответы на которые хотела получить Келли. Я учился ухаживать за нашей дочерью, читал ей, пел и разговаривал. И все равно Келли обижалась на меня.
Однажды, когда мы ложились спать, я не сдержался и с моих губ сорвались слова: «Почему ты все время злишься и ноешь? День за днем, день за днем. Тебе правда становится от этого легче?»
Но слово не воробей…
Келли: всегда помните об изначальной цели
Я долго не могла заснуть, кипя от ярости и одновременно ненавидя себя за то, что злилась из-за пустяка. Что именно выводило меня из себя? Тот факт, что я проигрываю в Олимпийских играх для родителей?
Том старался отвлечься. Он пек печенье и делился со всеми рецептом, словно нашей дочери нужен был не отец, а Бетти Крокер[18].
Мне стал сниться один и тот же кошмар. Как я лежу на полу нашей ванной, мою дочь уже извлекли из меня, а я пытаюсь родить послед, купаюсь в собственной крови, а Том упрекает меня, что я унылая. Затем еду в больницу, чтобы увидеть Джунипер, но не могу пройти к ней — не пускает охрана.
На следующий день, когда мы оба успокоились, я попыталась объяснить Тому, что каждый раз, когда он уезжает в больницу, меня душат собственные эмоции. Я была благодарна ему за помощь и одновременно ненавидела себя за то, что остаюсь в стороне, прикованная к этому жуткому молокоотсосу.
Я, быть может, зря теряла драгоценные часы, и короткая жизнь нашей дочери проходила мимо меня?
Я пыталась понять, действительно ли молокоотсос — это враг.
Неужели я была настолько слаба, что не смогла бы находиться в больнице, смотреть на мониторы, медсестер и даже свою собственную беспомощную дочь? Неужели я была настолько плохой матерью, что оставила бы дочь в одиночестве?
Том сел на край постели, пахнущей кислым молоком. Выражение его лица смягчилось, и я поняла — он больше не злится. «Без тебя у меня ничего бы не получилось, — сказал он. — Именно ты подарила жизнь этому ребенку. Ты вынашивала ее пять месяцев в своем теле, а в мыслях — годы. Ты верила в нее и боролась за нее. Ты пинала меня под зад к алтарю и боролась с моим страхом перед старостью. Ты слушала все мои жалобы о сдаче спермы и вытерпела бог знает сколько манипуляций, катетеров и капельниц. Ты уговорила другую женщину подарить нам свои яйцеклетки, и все потому, что ты стремилась держать на руках этого ребенка».
