которыми ей необходимо было ухаживать, находилась там. Эти малыши уже могли реагировать на звуки и свет. Они срыгивали. Испражнения вытекали из их гигантских подгузников. Я хотела обнять Трейси, но она этого не любила, поэтому я тихо порадовалась про себя.
Если и уходить, то стильно, решили мы. Мы нарядили Джунипер в кукольную куртку из искусственной кожи, шляпу в стиле Ареты Франклин и новую розовую балетную пачку, сшитую Трейси. Мы наполнили тележку мягкими игрушками, одеяльцами и книгами и перекатили ее детскую кроватку в новую палату. Трейси разрешила мне донести Джунипер на руках.
Медсестры и родители из других палат, прервав все свои занятия, смотрели на нас.
Целый день к нам заходили гости, чтобы увидеть наряд Джуни. Северное крыло было полно незнакомых лиц. Никому не была известна история Джунипер: долгие ночи, на протяжении которых она была близка к смерти; дни, когда отек изменил ее до неузнаваемости; недели, когда из нее сочилась вода, как из неисправного крана. На дверцу шкафа я прикрепила фотографии, по которым все можно было понять.
В палате напротив дети надолго не задерживались. Одна мама вышагивала по отделению интенсивной терапии в огромных темных очках и никогда их не снимала. Она носила туфли стриптизерши и платье с таким вырезом, что я видела каждый сантиметр ее набухшей татуированной груди. Она целыми днями сплетничала по телефону, в то время как ее ребенок лежал в кроватке без присмотра.
Отец другого малыша просто спал в кресле, надвинув на глаза кепку дальнобойщика, не обращая ни малейшего внимания на новорожденную. Мне было интересно, зачем он вообще здесь находился. «Вы готовы забрать ее домой?» — спросила медсестра. «Ага», — ответил он, даже не взглянув на нее.
Одна пара пыталась научиться надевать подгузник. Трейси терпеливо обучала их.
«Протирая салфеткой маленьких девочек, нужно двигаться спереди назад, понятно?» — говорила Трейси.
Ребенок плакал. Мать копошилась с подгузником и ругала дочь.
«Ох, как же тебе тяжело, — сказала она достаточно громко, чтобы было слышно в коридоре. — Жизнь — дерьмо, да? Да, хреново быть тобой. Хреново быть тобой».
Иногда Трейси надевала хирургическую маску, чтобы родители не заметили неодобрения на ее лице. Она заверяла меня в том, что больничным социальным работникам было дело до всего, что происходило на этаже. Она закрыла дверь в палату напротив и, несмотря на мои просьбы, не открывала. Я практически избавилась от страха иметь ребенка-инвалида. Я изменила свой взгляд на это. Дети рождаются с самыми разными заболеваниями, и всем им нужно, чтобы кто-то любил и заботился о них.
«А этому не нужна семья? — всегда спрашивала я. — Я могла бы взять еще одного».
Трейси знала, что скрывали их гены и клетки. Я и представить себе не могла, с каким количеством отклонений и болезней она сталкивалась каждый день. Она никогда не разглашала факты о семьях детей, их здоровье и наследственных заболеваниях. Она умела держать язык за зубами. На этот счет у нас даже появилась шутка, которую я озвучивала каждый раз, когда видела у Трейси на руках очередного ребенка.
— Можно мне вот этого? — спрашивала я.
— Нет, — отвечала она.
Мне нравилось находиться в отделении интенсивной терапии поздно вечером. В это время Джунипер всегда бодрствовала и внимательно следила за происходящим вокруг. Ким начала отключать ее от монитора на достаточно долгое время, чтобы я могла помещать ее в слинг и прогуливаться по коридору.
Когда мы выбирались из нашей крошечной палаты, нам казалось, что мы сбегаем из Азкабана.
Джунипер выглядывала из слинга и с удивлением взирала на мир, который оказался гораздо больше, чем она могла себе представить. Мы здоровались с каждым младенцем, мимо палаты которого проходили: Джерси, Донтрелл, Имьей, Фредди.
У меня болела душа о детях, которых отлучали от наркотических препаратов. Их крики были слышны во всем коридоре. Сквозь занавески на окошках я видела их безумный сердечный ритм, отображаемый на мониторе.
Джунипер выросла в больничных стенах. Ей нужно было сидеть на песке пляжа и вдыхать соленый воздух. Ей нужно было хватать руками траву, собачью шерсть и грязь. Ей нужно было чувствовать солнце на своем лице и наблюдать за капелькой дождя на коже.
Мне разрешили ходить с ней до большого окна рядом с лифтом. Я приподнимала Джуни так, чтобы она могла видеть фонари, луну и залив Тампа вдалеке.
«Там большой мир, — говорила я, — и я тебе его покажу».
