– Я твоя.
Все еще держа меня за плечи, он укладывает голову мне на грудь, словно овечка. Вздыхает, я чувствую грудью его теплое дыхание.
– Я знаю. – Заглядывает мне в глаза с поразительным пылом. – Нам надо быть вместе. Вне… – Он взмахом охватывает деревья, дорогу, небо, – …всего этого.
Сердце у меня подскакивает.
– О, Уолтон. Правда?
– Правда. Даю слово.
И хотя все во мне сопротивляется, я намерена выяснить, что он имеет в виду. Гулко сглотнув, спрашиваю:
– В чем именно ты даешь мне слово?
– Что мы будем вместе. Мне нужно кое-что… уладить. Ты должна приехать в Бостон, познакомиться с моими родителями. Но я даю тебе слово, Кристина, да.
Сине-черная ель шелестит у нас над головами, каменистая земля у меня под тонкими подошвами туфель, запах сосен, луна – вафелька “Некко” – в небесах. Некоторые чувственные воспоминания тают, едва успев возникнуть. А некоторые запечатлеваются в уме до конца наших дней. Это – я сразу понимаю – из тех, что навеки.
Когда мы добираемся до Грейндж-холла, Рамона с Элоиз болтают и танцуют со всеми мальчишками, до каких могут дотянуться, весело стаскивают их со стульев. Живой оркестр, составленный на скорую руку, – скрипка, пианино, контрабас – из ребят, с которыми я росла: Билли Гровер, Майкл Верзалино, Уолтер Браун. Играют шумную, неряшливую версию “Рэга кленового листка” и “Долгий путь до Типперэри”.[22] Уолтон мурлычет мне в ухо:
– “Брось ты Стрэнд и Пиккадилли иль вини себя – верю, ты любовью бредишь так же, как и я!”
Оркестрик зачинает “Милого Дэнни”,[23] я вслушиваюсь в слова, как никогда прежде, словно их сочинили для меня лично:
Мы танцуем нос к носу, рука Уолтона – у меня на талии, бессловесное напоминание о тех мгновениях под деревьями.
– Я буду по всему этому скучать, – говорит он. – Буду скучать по тебе.
Голос застревает у меня в горле. Не доверяю себе говорить.
После финальной песни мы все вместе бредем домой по темной дороге. Ноги у меня устали, но от меланхолии я еще вялее – словно пес, которого тянут на поводке туда, куда ему не хочется. Уолтон обнимает меня, мы отстаем от всех. На повороте к Карлам медлим у ворот. Я кладу голову ему на плечо.
– Жаль, не могу дотянуться, достать далекую звезду и надеть ее тебе на палец, – говорит Уолтон. Пробегает пальцем мне по губам, склоняется поцеловать. В этом поцелуе я ощущаю вескость его обещания.
Через десять дней получаю письмо с массачусетским штемпелем. “Помнишь вечер неделю назад? Я буду помнить его, пока не увижу тебя вновь, – пишет он. – Если даю слово – держу его”.
Декабрь сер, как мое настроение. Писем от Уолтона не было с сентября.
Хоть и студено, снега мало. Под домом прячется кот, ирисочно-рыжий, полосатый, как тигр, мейн-кун с громадными янтарными глазами. Я выманиваю его наружу миской молока. Он дрожит, лакает жадно, а когда миска пустеет, я беру его на руки. Кошка. Шкура висит на костях – все равно что нянькать волынку с полыми дудками. Она лижет мне подбородок ежовым языком, устраивается у меня на коленях, урча. Даю ей имя Лолли. Единственный просвет за целый месяц.
На Рождество дарю братьям по сорочке, я их сшила из фланели, пока они работали на улице. Мама вяжет носки и шапки. Папа и не пытается делать вид, что дарит подарки: говорит, что крыша над головой – сама по себе подарок. Сэм вручает мне противень, Фред повязывает ленту на новую метлу, Ал вырезает набор деревянных ложек. Уолтон присылает толстую кремового оттенка открытку, к которой прикатан венок из зеленой фольги и бант из красной, открытка адресована семье Олсон. “С теплыми пожеланиями в это холодное время. Счастливого Рождества, благослови вас Бог!” Подпись: “Уолтон Холл”.
Эту открытку я не выставляю напоказ, как бывало в прошлые годы, а уношу к себе в комнату наверх. Беру с полки, где храню его письма, стопку, развязываю бледно-розовую ленточку, сажусь на кровать, перечитываю всё подряд. “Все дороги ведут меня в Кушинг”. “Если даю слово – держу его”. “С любовью”. Держу открытку в руках так крепко, что надрываю ее. Медленно рву ее посередине, а затем еще и еще, пока не остаются клочки размером с ириску, с двухцентовую марку, с далекую звездочку в небе.
Пишу Уолтону после праздников, желаю ему счастливого 1917-го,[24] рассказываю о подарках, которые мне достались от братьев, о сорочках, что им пошила. Описываю молочного поросенка, которого мы запекли на жаровне, выстроенной Алом во дворе, о голубичном компоте и жареном яблочном пироге, о курином супе и о варениках с кабачком, о напитке, который Сэм замесил к новогодней
