Пирогов берет меня под локоток и ведет к офицерской палатке. Там лампочка от аккумулятора горит, стол освещает, бутылки на нем мерцают, колбаска лежит. За столом — Кротов, старшина, командиры взводов. Веселенькие. Здороваюсь, как положено.
— Садись, писатель! — Кротов пододвигает мне раскладной стульчик, подает бутерброды, наливает лимонад: водку дома попьешь — и продолжает: — Читали твой очерк о нашей батарее. Молодец. В штабе округа довольны. Хорошо пишешь.
— Он и служит хорошо, товарищ майор, — говорит Пирогов.
— Так точно, товарищ капитан, — отвечает Кротов.
Майор, капитан… — вглядываюсь я, осторожно усаживаясь. На плечах у командиров вчерашние привычные погоны. Они смеются: звание-то присвоили, а новые погоны пока не выдали. Правда, у старшины есть одни, возьми-ка. И подают мне погоны с тремя лычками. Поздравили с повышением, руку пожали.
Я тоже от души пожелал им дальнейшей успешной службы, доброго здоровья и огромного счастья.
Только полного счастья в этой жизни не бывает.
— Попрощаться я пришел, — сказал Кротов. — В штаб меня переводят. А комбатом назначен капитан Павел Степанович Пирогов. Командуйте, товарищ капитан!
— Слушаюсь! — привычно отчеканил новый комбат. — Товарищ сержант Леонов, вас вызывают в редакцию окружной газеты на семинар армейских журналистов. Вот бумага.
— Ой, мама, — только и смог я вымолвить под общий добрый хохот.
Пирогов тоже слегка улыбнулся — не положено комбату ржать во все горло, — подал мне листок и каким-то не своим, суховатым, а словно чуть оттаявшим голосом продолжил:
— А сейчас готовь-ка, братец, технику, утром едем в больницу, дочку мою выписывают. Все у нее хорошо.
— Ну, и слава богу! — от души вырвалось у меня. — Разрешите Рассоху взять?
Командиры переглянулись, пожали плечами, разрешили.
Утро еще не наступило, а мы уже сидим в моей кабине. Я управляю, Рассоха улыбается, Пирогов строго молчит. Чих-пых бежит, как сороконожка, плавно переваливаясь по выбоинам. Гусеницы мягко выстилают каждую ямку. На тряском высоком «газике» комбат давно бы обил себе все бока. Вот и небо светлеет. Одиноко громыхаем по целине, по грязи, по кустам — напрямик.
— Ой, мамочка моя… Поскорей бы…
Неужели это голос Пирогова, беспокойный, испуганный.
С ходу вламываюсь в густой малинник, с брызгами несусь по лужам, обхожу валуны. Пляшет свет фар. Газик давно бы увяз по брюхо в болоте иль валялся бы разбитый возле того вон валуна, на котором только Медного всадника не хватает.
Выбираемся на дорогу. Тягач, как сберегший силушку конь, рванулся вперед. Белые фляги с молоком уже выставлены на обочине: рано встает здешний люд. Чистеньк ое поле, мужик какой-то на сеялке иль косилке. Грозит мне кулаком: не вздумай напрямик лететь. Объезжаю осторожно, не газую, чтобы лошадку не напугать.
Железнодорожный переезд. Останавливаюсь. Жду, когда туда-сюда пропыхтит маневровый паровозик. Дождался. Шлагбаум поднялся медленно, нехотя. Человек в фуражке на нас не глядит. Суровый народ, неприветливый. А может, мы сами виноваты: лезем в магазин нахрапом, без здрасьте, всей кучей — к прилавку. Меня, вон, Юхан научил вежливости, скромности, улыбчивости. Захожу в магазинчик, здороваюсь, подхожу к прилавку смирненько, даже вроде как боязливо, и тут же девушка улыбчивая подходит: вам что-то показать? Я тоже улыбаюсь: от лишней улыбки зубы не вылетят, а пользы много.
Вот и больничка местная. Вот и сестричка известная. Рассоха в улыбке расплывается, она в бумаги утыкается: куда, к кому? Пирогов губы поджимает, сейчас скажет! Я быстро здороваюсь, улыбаюсь:
— Уважаемая Элис, извините за беспокойство, мы прибыли начет выписки Галины Пироговой.
Ох, какой взгляд она метнула на меня! Не издеваюсь ли я, не валяю ли дурака в суровом медучреждении.
Кажет ся, нет. Велела подождать в коридоре, сама пошла к главврачу, не замечая бедного Рассоху, что влип в стенку.
— Никакой дисциплины и порядка, — вслед ей тихонько возмутился Пирогов.
Главврач пригласил нас в кабинет, бумаги посмотрел, сказал, что ребенка можно забирать, но только после завтрака и прогулки.
— Прогулки? — испугался Пирогов. — Да она же из дома не выходит, все время сидит иль лежит.
— А кто же с ней гуляет? — гнул свое доктор, и Пирогов пожал плечами: когда ему гулять — служба. Жена тоже вся в работе. Какие там гулянки!
— А вы посмотрите-ка, — кивнул на окно главврач, и мы прилипли к стеклу.
По весенней траве бежала-смеялась Галинка, ее догоняла веселая Элис, хлопала в ладоши. Догнала, подхватила на руки, стала целовать.
— У нее ж сердце! — закричал Пирогов, выбегая из кабинета.
