— Здравствуй… Вот ехала мимо… Молочка привезла. Галинке.
И одна снимает с повозки сорокалитровую флягу с молоком — всю батарею напоишь.
— Спасибо, Элис, — говорю, — ребята будут рады.
— А ты? — спросила с затаенной надеждой, жалобно глядя мне в глаза.
Беспечно отвечаю:
— Я молоко не пью, у меня изжога.
Она постояла, потом вдруг пнула ногой флягу, села на свою повозку и поехала, не оборачиваясь на Рассохин крик:
— Куда фляжку-то потом девать?
Пустую фляжку он потом отвез лично. Приехал сердитый, левую щеку от меня отворачивает. На ней широкий ядреный синяк.
— Только поцеловать хотел слегка, а она… Хорошо, на сено отлетел, а то бы косточек не собрал. — Порылся в кармане, достал медный браслет. — Тебе велела передать, на счастье. А ты не носи, а то приворожит.
Я отдал браслет Рассохе: он все равно привороженный.
Стрельбы кончились. Техника уехала. Нас сняли с оцепления. В казарме Пирогов долго допытывался, откуда фляга, да не ворованная ли она, не отравленная? Рассоха все, как есть, рассказал, в подтверждение своих слов выпил две кружки, остался жив-здоров и даже вроде весел.
Через неделю радостно сообщил мне, что браслет он выкинул и «дурь прошла», чего и мне желает. А мне было немного грустно, потому, наверное, что ненароком обидел хорошего человека, которому помочь ничем не могу.
Скоро, правда, прошла моя грусть — задолбила ее служба боевая, загнала куда-то. А потом я и вовсе позабыл про печальную Элис, когда поехал в окружную газету, в чудесный город Ригу, «полный лип, цветов и голубей», как писал о ней один армейский поэт. Ехал я в пассажирском поезде с такими же, как я, солдатиками, слегка испуганными и возбужденными, к окнам прилипшими. Последним влетел в вагон рослый сержант, закричал, пугая местный молчаливый народ:
— Привет, писатели и поэты! Здорово, братец Леон!
Батюшки, да это ж Ваня Жуков! А он уже, отодвинув кого-то, сидит возле меня, в щеку дышит:
— Спасибо тебе за науку! Я ведь тоже писать стал! Не рассказы, конечно, до них умом не дошел, а так — очеркишки, заметушки. Деньги платят, у меня полбатареи в должниках! Здорово? Девки любят, особенно одна врачиха! Так прям и липнет, так и виснет!
— Помолчал бы, — негромко, но весомо остановил его один из наших, и Ваня, взглянув на него, ненадолго замолк.
На вокзале нас встретил майор, пожал всем руки, пригласил в автобус. Поехали по городу.
— Ой, ребята, прям заграница! — подскакивал Ванюша. — Я сюда жить перееду! Вон в том доме, напротив церквушки, поселюсь!
Военный водитель посмотрел на него в зеркало и ухмыльнулся. А майор сказал, что это не церквушка, а Домский собор, уникальный памятник архитектуры, и желающие могут вечером послушать там орган. Жуков хмыкнул, а майор посмотрел на него так, что я понял: этот семинар для Вани последний.
Два дня, проведенные в Риге, пролетели как миг. Семинар в редакции газеты «За Родину», выступление писателей и поэтов, напутственное слово командующего Прибалтийским военным округом Павла Ивановича Батова. Я только что прочитал книжку про него и смотрел на этого худенького человека с восторгом. Всю жизнь на войне, на многих фронтах, с царских времен. Ранения. Два Георгия, дважды Герой Советского Союза. Один Сталинград чего стоит! И это всё на одного человека!
Он, видно, заметил мой взгляд, в перерыве подозвал меня, расспросил, кто я, откуда, как служится товарищу Леонову. «И фамилию запомнил!» — удивился я.
— Запомнил, — улыбнулся он. — Читал ваши материалы. Одобряю. А в Питере родственников у вас нет? Нет? Вот и хорошо. Желаю вам дальнейших творческих и боевых успехов.
Вечером сидели мы в Домском соборе, слушали орган. Это не музыка — это какой-то гром небесный рокотал под сводами. Слушал я и вспоминал короткий разговор с Батовым. Почему он по старинке Ленинград Питером назвал? Какие там у меня родственники? На другой день редактор мне объяснил: мальчишкой Павел Иванович у каких-то купцов Леоновых работал, вот и запомнил. И успокоил меня:
— Да мало ли Леоновых на свете! Хорошая фамилия. У меня теща тоже Леоненко.
Уезжали мы, набитые впечатлениями под завязку. Ничего нового, кажется, уже не влезет. Ан нет, вон еще что-то впихивается. Идет по перрону Ваня Жуков, под ручку его не ведет, а скорее тащит широкая дамочка в шляпке, каблуки подламываются, спешит. Втолкнула в вагон, усадила, сама села напротив меня, глаза пощурила:
— Тервист, привет. — Помолчала, подумала, сказала с вызовом: — А мы с Ваней по городу гуляли!
— Пока некоторые Бахом давились, — досказал Жуков, нехорошо на меня глядя.
— Дурак, — сказала Элис.
Пересела ко мне. Положила голову на мое узкое плечо, долго прилаживалась, потом засмеялась:
