— Чё, чё я? Не бил я, дядя Гриш!
— Он дразнится! — вертелся Витька под ногами, заглядывал отцу в лицо, мешал идти. — Хромым обзывается. А сам-то, сам-то, черт безрукий и вшивый!
— Всем молчать! — приказал дядька. — Всем за мной!
И мы двинулись пыльной оравой во двор, по деревянной лестнице на второй этаж нашего дома, на кухню, где бабушка с дедом собирали свои тощие мешки.
Я до сих пор не могу понять, каким барахлом они там торговали: в доме-то пустота. Однако мотались по своим Тишинкам, приносили смятые рубли и трешки. Долго их пересчитывали. Дед ругался: не силен был в математике, да и в русском тоже, хоть и работал после Гражданской директором с «эмкой». Володя сердился на путешественников, грозился «найти работу и обеспечить». На что жена его ворчала: «Себя хоть обеспечь, не говорю уж про детей. Если б не Николай!..» Понятно, что батя мой всем помогает, из своей «медяшки» не вылезает.
— Ну, сын, — воскликнул дед, увидев нас, пропыленных, — вылечим мы тебя! Сдохнем под мешками, а вылечим!
— Все, — сказал Григорий, пиная ногой дедов мешок. — Хватит вам ломаться. Проживем как-нибудь. Лучше парня накормите!
И подтолкнул к столу Халеру. Мальчишка сел, с любопытством огляделся, будто и не битый. Володина жена вышла из своей комнаты:
— Всю Партизанку кормить будем?
А сама уже подводила Халеру к умывальнику, совала ему в ладонь кусок мыла — мальчишка смотрел на него с омерзением, как на жабу. Справедливая у меня тетка, строгая, но понимающая, не то что Витька-братец — топал ногой, горячился:
— Всякого кормить! И так больно жирный!
Все посмотрели на Халеру и засмеялись, и Витька растянул рот до ушей: всем весело, и ему тоже. Мама повела Халеру в ванную, Витька кинулся за ними — поглядеть, как глядел он на задавленных поездом мужиков на переезде. А что там глядеть — Халеру и толченым кирпичом не отскоблишь. Крики из ванной, вопли:
— Ты чего, тетка! Морду сдерешь! Сам я, сам!
И ласково-напряженное в ответ:
— Куда тебе самому-то с такой-то рукой! Стой уж, не дрожи!
И Витькино сладострастное:
— Дай мне его, тетя Ань! Ну, дай!
Кое-как умыли дикого человека, усадили за стол, дали ложку — Халера смотрел на инструмент диковато. Витька зыркнул: не его ли ложка, он на своих приборах зарубки нарезал, чтобы не хватали. Его ложки и вилки царапали пальцы до крови, зато все их знали отлично и опасались трогать. Баба Дуня налила щей, Халера заерзал:
— Что я один, как фраер…
— А вот мы всем нальем, — сказала бабушка.
Мы все чинно уселись, и Витька схватил свою занозистую ложку. На Халеру не смотрели, только изредка взглядывали.
— Жри! — шептал ему Витька, лениво ковыряя щи.
Халера жрать не стал — повозил ложкой, рассердил бабу Дуню: ай не вкусно? Ощерился криво:
— Не привык я…
— Ананасов нету, — развел руками дядя Гриша.
Серые глаза его сузились от смеха, Халера хрюкнул, оценив шутку.
— Без водки не идет, — сказал серьезно. — А без нее вообще неделю могу не кушать. Хлебца нет?
Не дожидаясь ответа, схватил со стола кусок и побежал к двери.
— А спасибо? — крикнул дядька.
Халера обернулся, ткнул себя пальцем в побитую щеку:
— За это?
— За это извини, брат, некогда разбираться, когда наших бьют.
— Бог простит.
Халера вышел — лохматый, дикий, челюстастый.
— Зря отмывали гада, — пожалел Витька чужие руки и бабушкино мыло. — Надо бы обратно ему харю намазать.
Все ненадолго замолчали, и Витька, не выносивший тишины, принялся чавкать — все громче и звучней, — пока отец не пообещал надеть ему кастрюлю на голову.
— Почему Халера? — спросил дядька, и братец стал махать руками, сучить ногами — объяснял, пока отец не остановил его. — Владьк, переведи, пожалуйста.
