Витька наклонил лобастую голову, не мигал, скулы закаменели.
— Наша порода, — сказал про него дед, когда «суконный» ушел, и повернулся к моему отцу: — Николай…
Отец вдруг засмеялся:
— Вчера мой Петро меня в упор не узнал. А знаете, как он дочек своих, Женю и Клаву, дома зовет? Женетта и Клозетта.
— Красиво, как в кино, — сказал братец. — Надоели все Витьки да Митьки!
— Имя твое замечательное, — успокоил я его, — Виктор — значит победитель.
— Ни фига себе, — удивился Халера: видно, ему очень хотелось узнать, а что же скрывается за его имечком.
Витька скорчил рожу:
— А холера — это болезнь поганая!
— Сам дурак, — лениво сказал Халера, и баба Дуня погнала всех спать.
Большая вода
Наконец пришла большая вода, и мир ожил. После уроков мы с Витькой, прихватив Халеру, побежали на деревянный мост через Оку, построенный еще в войну, еще с деревянными танками на той и другой стороне. Встав на самой высокой середке моста, стали глядеть, как с хрустом и шипеньем лезут на ледоломы громадные грязные льдины, как плывут на этих льдинах занавоженные дороги, чьи-то следы, проруби и вешки. Поеживаясь на апрельском синем ветру, ждали, когда там, на повороте у церкви, льдины начнут громоздиться друг на друга, и тогда двукрылые хлипкие самолетики, маленькие, но такие ревучие, будут бомбить заторы. Вот это зрелище! Вздымаются голубые, с белой гривой столбы воды, внутри которых огненно-дымные вспышки, — вздымаются и рушатся с грохотом! Сыплется ледяное крошево, и уже не река несется на нас, а мы летим навстречу битому почерневшему льду. Высоко и ветрено, как на паруснике в Северном море, и крепко, ядрено пахнет водой, мокрым снегом, весной. Витьку теперь домой не загнать — проторчит тут до посинения.
— Благодать-то какая, — бормочет Федор-сосед. Он на мосту торчит целыми днями, а по вечерам рисует у себя в каморке море и корабли с белыми парусами. Отмахивается от замухрышных охранников с длинными винтарями, которые больше для проформы, чем по долгу службы.
— На мосте стоять не положено! — бубнит один такой.
Витька поворачивает покрасневшее от холода лицо:
— А почему?
Охранник злится, не знает, что ответить наглому, и отвечает:
— А потому. Щас как тресну!
На Москве-реке ледоход не такой раздольный, берега не такие высокие. Зальет их мутная полая вода и будет стоять на лугах до мая, а народ, с велосипедами, корзинками, детьми, повезут на ту сторону местные перевозчики на своих кувыркучих лодках, и не одна такая посудина перевернется… Потом вода спадет, наведут понтонные мосты, и мускулистые, голые по пояс мужики начнут крутить смазанные лебедки, сводить и разводить понтоны, провожая равнодушными взглядами белые пассажирские пароходы, бокастые грузовые колесники, баржи с песком и детишками, играющими на этом песке, катера, земснаряды, и будет моя речка пахнуть мокрыми досками моста, гниющими по берегам улитками, рыбой, нефтью…
Однажды и отец пришел с нами на окский высокий мост. Он целую зиму все собирался в свою «медяшку», мама давно приготовила в чулане его пропахшие гарью брюки и пиджак, но что-то там не клеилось. Сперва он ходил к директору, потом ходить перестал, сидел без работы и зарплаты. Как и Лев Абрамыч.
Отец стоял на мосту, и мы молчали — пусть отойдет в тишине и свежести. Он тоже долго молчал, потом показал рукой на залитые поля:
— На тех озерах щуки водились, как бревна… их острогами били. — Мы замерли в ожидании продолжения рассказов про щук, но отец вдруг сказал со вздохом: — На что мы только жизнь тратим…
— На ерунду! — отозвался Федор-сосед и неожиданно предложил: — А поехали, ребята, на «Блюдечко?»
И на «Блюдечке» этом великолепном, на высоком берегу Москвы-реки, недалеко от Маринкиной башни Коломенского кремля, откуда, с высоты, видны и разлив и дальний монастырь, отец и Федор-сосед столько порассказали про наш старый город, про древние битвы, что у Витьки рот не закрывался от удивления, а Халера только головой качал.
И на луг мы пошли впятером, когда вода ушла с полей и ноги уже не вязли и понтонный мост был наведен. «Охотничий» самолет, растопырившись, стоял на том же месте. Летчик сидел в кабине, смотрел весело.
— Покатаешь, дядь Володь? — спросил Халера, дядька кивнул, и Витьку первым вдуло в кабину.
— Привет, Николай! — сказал Володя. — Запрыгивай.
