А рука-то не поднимается.
— Сломал, паразит глупый! — испугался Халера. — Скорей «скорую»!
Хорошо, телефон есть. «Скорая» приехала, повезла Витьку к докторам, а вместе с ним — бабушку, меня и Халеру.
В травмпункте по братцу не успели соскучиться.
— Опять к нам? — качает головой уборщица. — Теперь-то с чем?
— К вам, — кривился Витька. — С рукой, черт бы ее побрал, дуру такую.
Мы долго сидели на кожаном диванчике, смотрели на тени за матовым стеклом. Что-то басил доктор, иногда вскрикивал Витька, и баба Дуня хваталась за сердце.
Витька вышел веселый, с кривой рожей, замазанной зеленкой, рука в гипсовом коконе висит на шее на бинте.
— Жаль, — сказал братец.
— Кого тебе жаль, горе мое? — вздохнула баба Дуня.
— Каникулы скоро, — пояснял Витька. — Вот бы зимой такое счастье подвалило.
— Дать бы тебе! — сказал Халера и вскочил вдруг: бабушка привалилась к стенке, часто дыша. — Не помирай, слышишь!
Она открыла глаза:
— Дадите вы помереть…
Бабушку положили в кабинете на кушетку, нас выгнали, и мы опять долго смотрели на тени за матовым стеклом.
— Матовые от мата? — бормотал Витька, покачивая больную руку.
Выглянула сестрица в белом халате:
— Пускай бабушка полежит, потом мы ее домой отвезем.
— Нет, — покачала головой баба Дуня, — меня ребятки проводють, ничего.
— Только вы ее осторожненько, — предупредила сестричка, — на трамвайчике. — Взглянула на Халеру: — Повестку прислать?
— Куда? — пригнулся он, нацеливаясь на окно.
— В парикмахерскую!
Халера смущенно захихикал: девушка ему понравилась, и когда она спросила, как звать красавца, он ответил:
— Валерка!
Витька открыл было рот, но я сказал быстро:
— Валерий! Как Чкалов!
Халера с удовольствием повторил:
— Как Чкалов! — И, когда сестра ушла в кабинет, показал нам кулак.
— Понял, — сказал я, — Халера помер! С днем рождения, Валерка!
Бабушку мы вели осторожно, в набитом трамвае везли бережно, согнав с переднего инвалидского места какого-то упитанного, вполне здорового пацана лет двенадцати. Его толстая мамаша в шляпке заблажила было про ребенка, которого обижают, но Валерка только прищурился в ее сторону, и дамочка — к выходу, к выходу, ухватив пацана за руку. Выскочив на остановке, закричала визгливо:
— Ездит тут шапана кривобокая!
Валерка высунулся в окошко:
— Не сердись — похудеешь.
Вагон заржал, баба Дуня усмехнулась. И по Партизанке шагала веселая, мы с Валеркой вели ее под руки, Витька поспешал сзади.
На скамейке возле нашего забора сидел какой-то небритый человек в пиджачке, смотрел на нас серыми Гришкиными глазами. Пиджачок у него был расстегнут, и из-за пазухи высовывалась голова рыжего щенка. Бабушка остановилась, всплеснула руками, потом, вдруг обессилев, присела рядом с Володей, сыном своим последним:
— Ну, набегалси, милок?
Пацан и чих — пых
