— Привет, Владимир, — ответил отец. — Не выгонишь?
И тоже полез в самолет.
На всю жизнь, верно, остался в Витькиной памяти этот полет. Сидел как каменный, смотрел в окошки раскрыв рот, узнавая кремль, монастырь, завод. Только когда, сделав круг, заходил летчик на посадку, братец разжал губы:
— Еще, пожалуйста!
Володя засмеялся, сказал, что овес нынче дорог, и посадил самолет.
На лугу нас ждала машина, у машины стоял директор, смотрел с недоумением, как по лесенке спускались из кабины отец, Халера, Витька, я и Федор. Володя задержался, и директор задирал голову, краснея от напряжения.
— Выгоню! — продохнул наконец.
— Выгоняйте, — ответил Володя, спрыгивая на землю. Сорвал какую-то травку, пожевал. — Я военный летчик, а не личный извозчик.
Все замолчали, и как-то так получилось, что директор оказался в одиночестве перед нами, он оглянулся — его шофер ковырялся в моторе.
— Здравствуйте, — сказал отец, и директор машинально кивнул.
— А он это слово забыл, — усмехнулся Халера и подошел к директору: — Не смотри, не смотри на меня так, дяденька, меня не выгонишь: откуда меня гнать?
— Ты кто? — спросил директор, несколько ошалело глядя на Халеру с его скрюченной рукой, и тот, выпрямившись, насколько смог, ответил гордо:
— Человек!
Домой мы шли без разговоров. Посидели на бережку, пока какой-то катерок не протащился мимо разведенного моста — сам маленький, а волну развел большую. Потом пароход, жирный-пассажирный, прошлепал, почти всю речку на берега выдавил. Домой пришли поздно, и первым делом телефон увидали на стенке.
— Звонили, — сказала встревоженная мама, — и приказ принесли, велели завтра на работу выходить. В «медяшку».
Отец долго читал принесенную с завода бумагу, похмыкивал и от нас написанное не прятал.
— На работу, так на работу, — сказал бесшабашно.
Дед не высказывался: сидел в «кабинете задумчивости», кряхтел, размышлял о жизни. В комнату после робкого звонка вошел встревоженный Лев Абрамыч, тоже с бумагой:
— Требуют на завод, завтра… — Присел на край стула. — И чего будет?
— Работа будет! — сказал отец. — Куда они без нас?
И пошла опять жизнь скучная: до каникул далеко, речка прогревалась медленно — не покупаешься, — дома разговоры заводские. Отец и Абрамыч только с работы явятся — опять за стол, голова к голове: «Тепловоз, тепловоз». Пока еще собирают в гулких цехах паровозы, пока еще с визгом крутятся, обжатые роликами, колесные пары и конструкторы спорят про тендеры да трубы, котлы и шатуны, не ведая, что проходит их время.
— Нам, литейщикам, что, мы не пропадем, — радуется отец, — а вот паровозники…
Лев Абрамыч кивает: маляры тоже не пропадут, только бы краска была настоящая.
У бабушки и Володиной жены свои горькие разговоры: опять Володя учудил: уехал куда-то лучшую жизнь искать, денежную работу. Обещал Халере, что и его позовет, когда «хорошо устроится».
— Паровозы, паровозы! — сердится баба Дуня. — О парне хоть кто подумал? Так и будет по своим Ямкам носится?
Халера ежится: нету Ямок, их засыпали. И бежать ему что-то никуда не хочется — прижился в нашем чулане. В доме на раскладушке спать не желает — душно, народу полно. Разговоры про школу и ремеслуху слушает уже с вниманием.
— Да, Халерий, — говорит Лев Абрамыч, — о жизни дальнейшей, о дороге твоей думать надобно.
И Халера вздыхает: он и сам весь обдумался. К деду Андрею как приклеился — ходит за ним, в сарае вместе возятся, модели старые во дворе ломают, торф для печки с грузовика сгружают.
Пока что дороги у нас разные: отец по утрам топает в свою милую «медяшку», Лев Абрамыч — в «малярку», Макуриха — в трамвайное депо, мы с Витькой — в школу нашу ненаглядную, а Халере, дедову помощнику, очень бы нужно в парикмахерскую — ни глаз, ни ушей давно не видно.
Витька топчется у дома:
— Ох, братцы, не глядят мои глаза в ту сторону.
А в той стороне — школа, а в этой стороне — Партизанка, пыль, небо, тополь, липа, скворечник на ней, а возле скворечника пух и перья: одна воробьиная семья выкидывает другую. Ну как тут Витьке устоять! Полевая сумка с мятыми тетрадками летит в сторону, Витька лезет на тополь, обламывая клейкие зеленые ветки. Не знает братец, что дерево только с виду крепкое, а внутри давно сгнило, и надежный вроде бы сук с треском ломается, Витька вниз летит. Вскочил, крикнул привычно:
— Ни хрена, все цело!
