Вечером старшина повел меня в Ленкомнату, усадил перед собой:
— Почему не пели?
— Товарищ старшина! Да не умею я петь!
— А вы пробовали?
Ну, пели мы с девчонками на вечере в институте. Так то ж для души, для себя, тихонько, а тут надобно орать во всю глотку, наперекор метелям и дождям.
Старшина по-своему понял мое молчание.
— Стыдно? Я-то думал, вы назло ему споете. Как сможете. И товарищей бежать не заставите. — Он усмехнулся. — И потом, кто знает, может, у вас голос, а вы не в курсе. Ладно, идите. И скажите спасибо курсанту Величко.
— Слушаюсь, сказать спасибо.
Через пару дней школу построили в зале и сказали, что создается полковой хор. Сегодня вечером в клубе пробное занятие. Быть всем, особенно курсантам Жукову и Леонову. Были. Многих послушали, отсеяли. Меня, Ваню, Петю-шахтера и всех наших сержантов оставили петь. Наши офицеры сидели в зале, хлопали. Когда мы спустились со сцены, меня попридержал старшина:
— А говорил, не Шаляпин.
— Товарищ старшина, я только в хоре могу, не так страшно.
— Застенчивый ты наш, — вздохнул он. — Как дальше жить-то будешь?
Да неужели только с песней и можно выжить, товарищ старшина?
Золотые молнии
Перед присягой мы осваивали оружие. Стреляли из автомата Калашникова. Давали по девять патронов на три очереди. Прошли строгий инструктаж, ложились на маты, всматривались в мишени, зеленые на заснеженном фоне, докладывали о готовности к стрельбе и палили — командиры только головами качали. Да и как не качать. Палец, кажется, только на спусковой крючок нажал, а по ушам — целая очередь. Снег взметается перед мишенью — все пули в молоко. Иные исхитряются дважды жахнуть по одному патрону, а остальные — очередью. У меня получилось две очереди, правда, обе попали в цель. Сказали: для первого раза средненько, но перспектива хорошая. Постреляю, к оружию попривыкну, научусь. В конце сержанты показали, как надо стрелять. Три короткие очереди, гильзы в сторону летят, мишени трещат, мы в шоке. Автомат работал секунду, чистишь его полчаса. Сержанты в ствол смотрят: тщательней нужно, курсант. И еще на полчаса.
Почистили «калаши», но в пирамиду их ставить рано — нужно еще научиться носить их на плече, на ремне, на спине, на груди, чтобы во время присяги держать оружие крепко, смотреть гордо. Присягнули. Автоматы не уронили, текст читали громко, только голос у многих слегка дрожал, видно, от ветра. Потом был праздничный обед, потом — торжественный концерт в клубе. В зале пахло начищенными сапогами. Чинно сидели солдаты в парадном, офицеры с орденами и медалями, раньше-то мы их только с планками видели, будто командиры стеснялись ордена носить. У старшины два медали «За отвагу», орден Красной Звезды, какая-то не наша награда. Мне со сцены хорошо все видно. С чувством исполняем разные песни — фронтовые, лирические, гуцульские. Солист — курсант Иван Жуков.
Коллективу хлопали от души, солиста завалили аплодисментами, усадили потом рядом с офицерскими женами. Мы обзавидовались. Наши сержанты хмурились.
Марш-бросок. Солдат, как улитка, тащит на себе и дом, и постель. За плечами каменный вещмешок, на боках — подсумки, противогаз, саперная лопатка, защитные чулки, на плече — автомат. Из глоток вместе с «Ой ты, зима морозная…» вырывается пар.
Вдруг команда: «Газы!» Захлопала под руками резина противогаза, и через минуту мы, похожие друг на друга страшными рожами, сверкая стеклянными глазищами, спешно напяливаем на себя защитные накидки и чулки. Задышали тяжело, поматывая хоботами. И снова — вперед.
А что, если незаметно выдрать из маски клапан? Авось не заметят. Вот так. С наслаждением вдыхаю ядреный, схваченный морозцем воздух.
— Шире шаг! Не отставать! Бегом марш!
Тут и без клапана не передохнуть! Растянулись салажата по целине. Дышать нечем, очки запотели, защитные чулки сваливаются с ног. Новая команда, и мы падаем носом в снег. Вокруг меня сопят и свистят на разные голоса: фи-фу, фа-фу! А-ах-аххх! Кажется, никакая сила не поднимет тебя на ноги. Лежал бы так на снегу вечно, чувствуя, как отходят от свинцовой тяжести ноги, руки, успокаивается дыхание.
— Встать! Вперед марш!
Это приказ. Надо выполнять. Зашевелись, встали, пошли. Сперва тихонько, спотыкаясь, потом, гляди ты, растопались, размялись.
— Стой! — раскатисто командует старшина, который сегодня один без противогаза. — Школа, отбой!
