— А где ваш наряд, Леонов?
Под вешалкой мой наряд валяется. Как он туда попал?
— Да, неважно, — говорит старшина. — По тревоге собираться, это вам…
— …не бумагу марать, — ехидно заканчивает Ваня.
— Это вам не шинели чужие напяливать, курсант Жуков, — невозмутимо продолжил старшина. — Леонов, возьмите свою шинель и впредь лучше следите за своим обмундированием.
— Слушаюсь, лучше следить!
— Товарищи сержанты, пока свободны. Остальным отбой!
Сержанты отошли в сторонку. Я скидываю с себя амуницию, сбрасываю сапоги, хорошо, что шинель не на мне, а на полу, ложусь, накрываюсь одеялом. Слышу голос старшины:
— Жуков, куда в чужой шинели! Вы бы еще в сапогах завалились. Отставить! Так. Ложиться всем. Батарея, подъем! Время пошло!
Через полчаса одевались и раздевались уже быстрее. В свою амуницию, даже оружие успели разобрать, не перепутав. Встали в строй рядом с сержантами. Но старшина скуп на похвалу. Сказал, что для первого раза так себе, в другой раз он будет более строг. Объявил отбой, смотрел, головой покачивая, как мигом выполнили мы его команду, успев и форму уложить на табуретки по-уставному.
— Могут ведь, когда приспичит, — сказал он сержантам. — Спасибо, ребята, за службу. И уж последите, чтобы шинели на пол не бросали.
Ребята хмуро обещали последить. А потом, когда верхний свет в казарме погас и дневальный с повязкой на рукаве с ножом в чехле на поясе встал под синей лампой у тумбочки с телефоном, они подошли к притихшему Ване и тихо что-то сказали ему. Запевала замотал головой, что-то забормотал. Больше моя шинель не пропадала.
Когда в очередной раз объявили тревогу, мы одевались уже не так суматошно, но быстро и как-то спокойно, что ли. Но серьезны были сержанты, и оружие выдавали, строго глядя на нас, и рожки были снаряжены боевыми патронами, и вооруженные командиры поторапливали: скорей, скорей! Боевая полковая тревога!
В ночь прошел дождь, под утро дорожка заледенела. Мы бежали по ней, скользя и падая, спешили в автопарк к машинам. Я добежать не успел — упал на лед, оперся на руку, автомат тяжелым прикладом ударил меня по пальцам, кисть онемела. Стаскиваю рукавицу, указательный палец правой руки не сгибается, на глазах багровеет.
— Что случилось? — подбежал старшина.
— Палец сломал…
Он слегка подергал опухший палец, я охнул. Мимо бежал Петя-шахтер. Старшина остановил его:
— Проводить в санчасть, взять оружие и доложить.
Петя не стал ни о чем расспрашивать, забрал у меня автомат и патроны, повел в санчасть, где медбрат туго забинтовал мне кисть, велел лежать и ждать до утра, когда придет машина. Петя успокоил: у них на шахте люди не раз ломались и разбивались, но живы в основном оставались, правда, не все.
На рассвете пришел замполит, участливо спросил, как рука, как настроение. Пожелал скорейшего возвращения и новых успехов в творчестве, в боевой и политической подготовке. Потом приехала зеленая машина с красным крестом и увезла меня в город Черновцы, в военный госпиталь.
Руки
Каждое утро легкой пританцовывающей походкой входит в нашу палату полноватая ладная женщина. Хлопает в ладони, кричит:
— Выходи строиться! На зарядку!
Всех, кроме лежачих, выгоняет на мягкие дорожки, приказывает:
— Делай, как я! И-и раз! И-и два!
Возле мохнатых пальм приседают, размахивают руками нелепые фигуры, наряженные в серые халаты. Упражнения выполняют кто как может. Если одна рука в гипсе, парень в поте лица работает другой, забинтована правая нога — больной весело дрыгает левой. Не будешь дрыгать — Вера Петровна все равно заставит! Вот она останавливается перед моим соседом:
— Гусачок-чудачок, чего стоишь? Приседай, приседай!
Парень со странной фамилией Гусак послушно сгибает колени длинных ног. Шея его, жилистая и тощая, вытягивается, на виске бьется синий червячок. Чем не гусак!
После зарядки спешим умываться. Гусака умывает молоденькая черноглазая нянечка. Кое-как ополаскиваю лицо левой рукой (правая упрятана в
