— Смыть.
Голос у старлея холодный, бесцветный, глаза блеклые, ничего не выражают. Он всегда спокоен, голос не повышает, взгляд ничего не выражает. Не старый еще, но трудно сказать, сколько ему лет. Искоса смотрю на его воробьиную грудку, на маленькие сверкающие сапоги и надраенные пуговицы. Ну, оловянный солдатик, и только. Чистенький, новенький, прямо из магазина. Еще Пирогов похож на Павла Первого. Такой же курносый, лоб малость сбит назад. Глядит своими глазками, не моргнет. Не раз вспомнишь моего прежнего командира, живого, орущего, спуска не дающего. Тот никогда не отчитывал — сразу выхватывал карабин, показывал, как ружейный прием выполнять, бросал тебе оружие: повторить! Этот же за провинность ставит у стола, начинает спокойненько выговаривать. Устав, служба, приказ командира, повиновение. Ровным голосом, глядя мимо тебя.
— Курсант Леонов, почему нельзя обливать тягач соляркой? — прерывает он мои мысли.
— Краска сходит, товарищ старший лейтенант.
— Верно. Но главное, по тревоге вы на крыло вскочите, поскользнетесь, упадете, получите увечье. Поняли?
— Так точно! Понял!
— Действуйте.
— Слушаюсь, действовать!
Он и на тренажер к тебе заберется, хотя с этим вполне справляется и наш помкомвзвода, сержант, бывший тракторист. Нет, все сам, сам.
— Трогайтесь. Не дергайте сильно рычаг, двигатель заглохнет. Постепенно выжимайте сцепление. Не давите резко на педаль газа. Так. Впереди препятствие. Ваши действия.
А потом — долгая, нудная разборка вождения. А потом еще — теория. Посидит Пирогов за последним столом, послушает, как бедный сержант рассказывает о масляной системе, тычет указкой не туда, встанет:
— В общих чертах правильно. Теперь следует углубиться более глубоко.
Отберет у бедняги указку и углубляется. И вроде все верно, все правильно, да слушать не хочется. Хоть бы крикнул, что ли, озлился бы! Ну, никаких эмоций, даже скучно.
Только и вздохнешь на политзанятиях. Хорошо, что туда еще не сунулся наш Пирогов. С замполитом у нас отношения хорошие. Я читаю, он слушает, парни дремлют, но глаза стараются не закрывать, чтобы не выгнали бегать на мороз. Они и так уж набегались, нашагались, наработались. Хорошо, тепло, обед скоро.
Но однажды дремота наша пропала: в класс вместо замполита вошел Пирогов. Объявил, что товарищ подполковник заболел и просил старшего лейтенанта Пирогова провести занятия вместо него. Давай проводи. Смотрю на старлея и не вижу его, не слышу. О чем он толкует? Об атомной бомбе.
— Курсант Леонов. Какие средства защиты от ядерного оружия вы знаете?
Какие там средства! Показывали нам кинохронику. Видели, как горели танки и пушки, как разлетались в пух домики после ядерного взрыва.
— Я думаю, что в землю надо зарываться, да поглубже.
— А вы не думайте, вы выполняйте инструкции, там все четко сказано. Я процитирую.
Он полез в полевую сумку, долго копался в ней, посмотрел на меня, в глазах секундная растерянность, но голос не дрогнул:
— Курсант Леонов, сбегайте ко мне домой. В столе, в верхнем правом ящике, синяя тетрадка. Принесите. Квартира двадцать пять, первый подъезд, дочка Галина, она знает. Повторите.
— Дочка Галина, первый подъезд, квартира двадцать пять, синяя тетрадка, правый ящик, верхний, стол у окна.
Ребята хохотнули. Пирогов минуту молчал, соображая, потом сказал:
— Про окно я, кажется, не говорил. Откуда знаете?
— Так никто письменный стол в углу не ставит, товарищ старший лейтенант.
— Правильно мыслите. Выполняйте. Даю вам десять минут. Бегом марш.
Набрасываю на себя зеленую теплую куртку, очень удобную зимой (солдаты зовут ее бушлатом), надеваю шапку, ремень и — бегом в офицерский городок, который тут же, за невысоким заборчиком. Несколько жилых домов в три этажа, баня, столовка, магазин, парикмахерская, школа. В общем, городок как городок. Только по нему по ночам ходят вооруженные сержанты нашего полка. Слухи о близких лесистых горах ходят нехорошие: прячутся там недобитые бандиты, нападают на военных, грабят мирных жителей в гуцульском поселке.
А днем все так мирно и спокойно. Горы синеют, снег под ногами поскрипывает, женщины идут в магазин, подъезды запираются только вечером, сейчас я прохожу свободно. Коридор, в одном конце — кухня, двери нет, видны дровяные печки, столики с кастрюлями, шкафчики. В другом конце двери есть, за ними — умывальники, туалеты. Из кухни выглядывает женщина, кареглазая, крепко сбитая. Знаю: это жена Пирогова, она в магазине трудится.
— Кого тебе, хлопчик?
— Вас. Мне тетрадка нужна.
— Заходь, ищи. Галинка дома, а я на работу спешу.
Нахожу двадцать пятую квартиру. Стучусь.
