А я покраснел и совсем растерялся. Как так случиться могло? Я же знал, я готовился!
После знакомства Вера Александровна некоторых пересадила. Я оказался рядом с Машей Татевосовой, самой собранной из нас. Ее черные волосы завивались. Ей мое соседство не очень понравилось.
Первый урок продолжался. Вера Александровна распределяла среди нас общественные поручения. Их оказалось так много, что хватило на всех.
Мне досталось не очень важное (хотя дома меня уверяли в обратном) – я стал ответственным за полив цветов на третьем подоконнике.
Мой папирус, между тем, стоял на втором, и я некоторое время размышлял, как поступить лучше: переставить ли папирус к себе на третий – взамен, допустим, вон того столетника, или попросить, если это возможно, поменяться обязанностями с поливальщиком на втором подоконнике. Но потом я решил, что папирус уже не мой, а общий, и успокоился.
Звонок с урока был очень громким. По коридору нам надлежало ходить парами, но как-то это сразу не задалось. Многие пошли в туалет. Он был светлый, просторный. Один мальчик показывал всем гоночную машинку, которую принес из дома – маленькую, пластмассовую. Он пустил ее съехать в писсуаре, как с горки. Я этого не одобрил. Другой, помню, заплакал – он хотел домой.
Купался Керенский
Я был первоклассником, когда пришла пора всему прогрессивному человечеству встречать девяноста пятую годовщину со дня рождения вождя социалистической революции. Эта знаменательная дата запомнилась мне конкурсом чтецов, – проводился он в нашей школе среди учащихся младших классов: каждому из нас надлежало выучить и прочитать перед авторитетным жюри детское стихотворение о Ленине. Уже не вспомнить, почему меня потянуло на недетское, почему не воспользовался рекомендательным списком. Наверное, из-за гордыни. «Ленин и печник» читать в конце своего первого учебного года я уже находил неприличным. А стихотворный рассказ о посещении ленинского музея, на мой взгляд, ко мне не имел никакого отношения: «“Я поведу тебя в музей”, – сказала мне сестра», – но у меня не было сестры, это раз, и находился музей, это два, не в Ленинграде, а в Москве, мною еще не посещенной, – как же мне читать вслух про поход в музей, в котором я никогда не был, да еще с несуществующей сестрой? Неправда будет. А то еще: «Ласково смотрит с обложки тетради маленький Ленин с улыбкой во взгляде». Ну, куда же это годится? Нет, к детским стихам о Ленине я был пристрастен.
Я знал, у кого есть про Ленина взрослое, настоящее, решительное, ни на что не похожее – у Маяковского.
У нас была дома внушительных размеров книга – «В.В.Маяковский. Избранное», настолько толстенная и преогромная, что, если бы я положил ее к себе в ранец, туда бы уже не поместился пенал. Такая большая.
У нас были дома среди книг даже очень по размерам крупные, и, если там были картинки, я не отказывал себе в удовольствии эти книги листать. А в книге Маяковского были странные картинки, в чем-то загадочные – с выкрутасами. Но привлекали меня они, все эти «окна РОСТа» и прочая агитация, не столько яркостью изображения, сколько броскими надписями. «Нигде кроме как в Мосельпроме» воспринималась как «Эники-беники ели вареники», и было что-то по-детски привлекательное в этом взрослом незадачливом юморе: «Лучше сосок в мире нет – готов сосать до старости лет». А история, наглядно дополненная картинками, про кого-то там, кто не мыл фрукты и заболел холерой, запоминалась наизусть с первого же прочтения. «Пейте воду оную только кипяченую». Я и не пил из-под крана.
О том, что Маяковский сам собой легко запоминается, я знал еще по общеизвестному – про то, что такое хорошо и что такое плохо; правда, к этому стихотворению у меня были, помню, вопросы, но уже не вспомнить, какие.
В общем, о содержимом толстой книги я был неплохо осведомлен и точно знал, что там много про Ленина.
Что может быть лучше про Ленина, чем поэма, которая так и называется – «Владимир Ильич Ленин»?
Зная о ней, я на нее уповал.
В тот вечер мои родители куда-то ушли, бабушка, судившая о Ленине, на мой взгляд, очень поверхностно и ничего не понимавшая в Маяковском, готовила ужин на кухне, так что я – по принципу «двое в комнате – я и Ленин» – в одиночестве вызывал ленинский дух при посредничестве поэта- трибуна.
Поэма про Ленина оказалась неожиданно сложной. Мне казалось, она должна была быть повеселее. Читать ее стало мукой для меня. И еще я не ожидал, что она будет почти бесконечной.
В эту книгу, где стихи на каждой странице давались в два столбика, вообще понавпихивалось невероятно много всего – гораздо больше, чем мне представлялось прежде, когда я листал ее без цели найти про Ленина.
Я уже засомневался, про Ленина ли поэма «Владимир Ильич Ленин».
Понял, что не дочитать мне ее даже до середины.
Стал искать про Ленина другое что-нибудь. Вот нашел стихотворение, «Владимир Ильич» называется, но тоже какое-то заковыристое. А вот: «Ленин с нами». Сравнительно небольшое. «Ленин с нами» оказалось тем же «Владимиром Ильичем Лениным» (не путать с только что упомянутым «Владимиром Ильичем»), но в укороченном виде.
В серединке «Ленина с нами» улавливалось что-то сюжетное, – я и решил воспользоваться серединой.
