Оппонент и не думал отступать:
— Меня не устраивает твой способ развлекаться, Дарк.
— А что в нём плохого? Пейзаж, надеюсь, красивый? Свежий воздух, опять-таки. Чистая вода.
— Не прикидывайся большей идиоткой, чем ты есть.
Это уже слишком!
Я угрожающе надвинулась на девушку, по достоинству оценив преимущества высокого роста. В моей-то реальности я метр с кепкой. И это ещё в прыжке.
— Прочь с дороги, — процедила я сквозь зубы.
— Что тут происходит? — наконец решился вмешаться кузен.
Я вот так и не поняла, нравится мне его постоянные появления или они меня бесят? Вот вроде бы каждый раз к месту, разряжают и спасают ситуацию, но почему-то заставляют крепко сжимать челюсть, чтобы крепкое словцо не сорвалось.
— Происходит то, что я хочу выйти из столовой, а эта сумасшедшая меня не выпускает, — поделилась я своим видением ситуации.
Девушка сверкнула глазами, от ярости даже зубами скрипнув:
— Всё было совсем не так! Винтер! Ты же ей не позволишь? — притопнула она ножкой.
— Чего мне не позволит Винтер? — любезно поинтересовалась я.
— Маргарет! — повернулась к моей спутнице странная девица. — Ты не должна идти с ней!
— Маргарет вольна поступать так, как сочтёт нужным. Может остаться здесь, может пойти к себе в комнату. Может составить мне компанию на прогулке.
Выражение вызова и скрытого торжества, застывшего на смазливой мордашке противницы, выводили меня из себя.
— Винтер? — повернулась я к кузену. — Составишь мне компанию, пока эта милая девушка будет изображать из себя няньку?
Подцепив кузена Эммы под ручку, я одарила его улыбкой.
Девушка с негодованием воззрилась на Винтера, со своей стороны хватая его за руку.
Складывалось ощущение, будто Винтер — канат, который мы перетягиваем между собой. С той, правда, разницей, что канат никак не мог повлиять на процесс.
— Эмма, я никуда не пойду, — покачал головой Винтер.
И я почувствовала себя преданной.
— Отлично, — отдёрнула я руку. — Прогуляюсь в одиночестве.
С этими словами я вышла в широкие арочные двери.
Вот, казалось бы, вроде ничего особенного? Но я чувствовала себя не просто брошенной — я чувствовала себя публично униженной.
Кожа на шее горела ожогом как от крапивы, а в душе саднила ещё более неприятная рана.
В прошлой жизни я никого и никогда не ревновала кроме мамы. Ей всегда было не до меня, всегда нужно устраивать личную жизнь, а я оставалась одна и чувствовала себя никому не нужной. Я не перестала любить маму, нет. Но моя любовь к ней всегда была с примесью горечи.
Вообще, что такое ревность? Желание владеть человеком безраздельно? Боязнь того, что однажды он уйдёт из твоей жизни и уже никогда не вернётся? Страх узнать о нём нечто такое, после чего невозможно любить и верить, как прежде?
То, что я чувствовала по отношению к Винтеру больше походило на разочарование. Хотя, какое право я имела в нём разочаровываться?
Возможно, права-то не имела, но чувства штука спонтанная, их не проконтролируешь. Мы чувствуем то, что чувствуем. Ничего с этим не поделать. Можно лишь попытаться как-то скрыть их.
Во второй половине дня на небо стали наползать тучи. Тяжёлые, низкие, переполненные водой словно губка. Внизу ветра почти не было, зато наверху, судя по тому, сколь причудливые формы принимали очертания постоянно меняющихся облаков, шла настоящая буря. Наверное, из-за этого и темнело так стремительно и быстро?
Мощенные большими булыжниками дорожки окружали небольшие симпатичные фонарики, которые пока ещё не светились. Зато окна в здании сияли тёплыми огоньками.
— Госпожа Эмма, подождите!
Я с неприятным удивлением увидела догонявшую меня Маргарет.
Девушка запыхалась от быстрой ходьбы и старалась отдышаться.
— Госпожа Эмма?
— Ну? Чего тебе? — боюсь, не слишком любезно фыркнула я.
Девушка неожиданно бухнулась мне в ноги:
— Пощадите, госпожа! Я сделаю всё, что прикажите. Всё, что захотите. Клянусь!
