1980-х годов вера элиты и простого народа не то что в коммунизм, но даже “развитой социализм” (таким термином заменили первый для определения общественного уклада СССР) почти выветрилась. Когда гроб с телом Брежнева опускали в свежевырытую могилу у кремлевской стены, пушки дали залп, пробили куранты — сигнал окончания одной эпохи и наступления другой. Могущественную империю ждали попытки коренных преобразований, тяжелый экономический кризис и распад. Украина станет одним из главных действующих лиц в этой драме. Ее борьба за собственную независимость подбодрит остальные, не столь дерзкие республики.
Среди членов Политбюро, что стояли на трибуне Мавзолея по правую и левую руку нового советского лидера Юрия Андропова, когда тот произносил панегирик Брежневу, один выделялся ростом и непокрытой головой с седой шевелюрой. Владимир Щербицкий, первый секретарь КПУ, из уважения к покойному снял головной убор в промозглый ноябрьский день. Щербицкий полжизни делал карьеру под крылом Брежнева и имел особенные причины для скорби. В кулуарах Кремля ходили слухи, что на следующем пленуме ЦК Брежнев уйдет в отставку и назначит преемником Щербицкого, сохранив за днепропетровским кланом лидерство в союзных верхах. До переезда в Киев тот занимал пост первого секретаря обкома в родной для обоих области. Однако генсек умер, не успев провести пленум. Андропов, его преемник и бывший председатель КГБ, прохладно относился к выходцам из Украины. Более того, кое- кому из друзей Брежнева при нем пришлось несладко — он начал борьбу с коррупцией в верхах.
После похорон Щербицкий окопается на Украине, надеясь переждать смутные времена. В свои 64 года он был моложе других вождей, обладал крепким здоровьем. Соперники дряхлели и не вылезали из больниц. К тому же за десять лет у руля КПУ Владимир Васильевич не упустил шанса расставить везде своих людей. Он похоронил в феврале 1984 года Андропова, потом еще одного генсека — Константина Черненко, который умер тринадцать месяцев спустя. Но надежды Щербицкого на прописку в Кремле пошли прахом. Сотрудничество между элитами РСФСР и УССР, заложенное Хрущевым и укрепленное Брежневым, ждали тяжелые времена. Энергичного Михаила Горбачева, что пришел к власти в марте 1985 года, с днепропетровским кланом ничего не связывало. Сын русского и украинки, он вырос на Ставрополье, в краю со смешанным населением, и с детских лет знал украинские песни. Но в первую очередь Михаил Горбачев был патриотом Советского Союза и никакого предпочтения той или иной республике, кроме России, не отдавал. Систему кланов, возведенную вассалами Брежнева на периферии, он считал угрозой своему правлению и помехой для программы реформ — а промедление в его планы не входило.
Механизм переброски украинских кадров в Москву проработал 30 лет и заглох. Горбачев окружал себя новичками из российских областей — среди них был и Борис Ельцин, его будущий конкурент. В декабре 1986 года генсек нарушил заключенное при Хрущеве неформальное соглашение между центром и республиками: партийного вождя избирать из местных уроженцев и титульной нации. Он назначил в Алма-Ату вместо Динмухамеда Кунаева, неизменно преданного Леониду Ильичу, Геннадия Колбина. Тот, подобно Ельцину, сделал карьеру в Свердловской области, никогда не занимал должностей в Казахстане и явился туда варягом. В ответ студенты-казахи устроили массовые протесты с выраженным националистическим уклоном — впервые в послевоенной истории СССР.
Растущий раскол между центром и Украиной обнажила худшая в мировой истории технологическая катастрофа. Это был взрыв энергоблока на Чернобыльской АЭС, расположенной лишь в 100 километрах к северу от Киева. Идея строить атомные электростанции принадлежала украинским же ученым и экономистам. Шелест, который хотел обеспечить энергией промышленность, что росла как на дрожжах, проталкивал ее в 1960-х годах. В 1977 году, когда Чернобыльская АЭС дала первый ток, украинские писатели — включая Ивана Драча, одного из ведущих шестидесятников, — радовались тому, что их родина вступает в атомную эру. Драчу и другим патриотам Украины каждый новый реактор казался шагом к модернизации страны. Однако энтузиасты технического прогресса не заметили, что “украинскость” проекта была номинальной. Атомной стройкой управляли из Москвы, а большинство квалифицированных сотрудников и управленцев приехали в город атомщиков Припять из-за пределов УССР. Республика получала электроэнергию, но почти не контролировала саму станцию. Всеми без исключения АЭС и доброй половиной заводов и фабрик Украины руководили союзные министерства.
Когда в ночь на 26 апреля 1986 года четвертый реактор АЭС взорвался во время неудачного испытания турбины, начальство в Киеве вдруг осознало, как мало оно было способно влиять на судьбу Украины и даже собственное будущее. Кое-кого из чиновников пригласили в правительственную комиссию по расследованию и ликвидации последствий аварии. Но от них там ничего не зависело — им следовало выполнять приказы Москвы и ее представителей. Они организовали выселение 30-километровой зоны отчуждения, но им не позволили предупредить жителей республики о размахе катастрофы, об угрозе жизни и здоровью сограждан. Кто на самом деле правил Украиной, стало еще очевиднее утром 1 мая. Ветер, что несколько дней дул на северо-запад, переменился и понес радиоактивную пыль на столицу Украины. Ввиду такой опасности заражения города с двухмиллионным населением Кремль настойчиво убеждали отменить первомайскую демонстрацию — но не убедили.
Когда парторганизаторы выводили колонны студентов и рабочих в центр Киева, все заметили отсутствие на трибуне Щербицкого. Впервые за многие годы он опаздывал на такое мероприятие. Когда его лимузин наконец-то приехал на Крещатик, коллеги увидели, как расстроен был Владимир Васильевич. “Он сказал мне: положишь партбилет на стол, если запорешь парад”, — примерно так первый секретарь объяснил это подчиненным. Никто не спрашивал, кто “он”, — во всем Союзе только Горбачев мог бы угрожать Щербицкому исключением из партии. Несмотря на резкий скачок уровня радиации, Горбачев велел праздники в Киеве провести как обычно, показывая стране и миру, насколько незначительна авария и прочен его контроль над ситуацией. Руководство УССР знало, что это не так, но им пришлось выполнять приказ. Колонны прошли по Крещатику — разве что за два часа, а не четыре, как планировалось.
