поняли, что финансировать его смогут лишь изнутри: Запад не станет давать взаймы государству, которое отказалось платить по царским займам и помышляло о мировой революции. Единственным внутренним ресурсом для так называемого социалистического накопления капитала было сельское хозяйство, то есть земледельцы. Сталин вначале выступал за “естественную”, неторопливую индустриализацию, но вскоре перешел к стратегии форсированных экономических и общественных преобразований.
Вторую по численности республику (при 2 % территории на УССР приходилось 20 % населения Союза) Сталин видел одновременно спонсором индустриализации, благодаря объему и потенциалу ее сельского хозяйства, и местом для вложения капитала в производственные мощности юго-востока Украины. При этом ресурсы перераспределяли в Москве, так что тогдашней украинской столице Харькову приходилось упрашивать начальство направить в украинские города денежные средства, извлеченные из украинского же села. Республика хорошо начала первую пятилетку (1928–1933), получив около одной пятой всех инвестиций, что отвечало ее доле в населении Союза. Но после 1932 года советской Украине денег давали меньше. Их тратили главным образом на развитие Уральского региона и Сибири, вдали от опасной западной границы. Инвестиции внутри УССР доставались прежде всего промышленному юго-востоку: левому берегу Днепра и Причерноморью. Правобережье, округа у польской границы, оставалось аграрным. Капитал там вкладывали, как правило, в сооружение укрепленных районов.
Крупнейшим промышленным объектом, сооруженным в ходе первой пятилетки, стал Днепрогэс — гидроэлектростанция и плотина, воздвигнутая немного ниже днепровских порогов, близ Запорожья (Александровска до 1921 года). Новое название напоминало о запорожском прошлом и значении казацкого мифа в революционные годы. Запорожье — не так давно сонный уездный центр — превращалось в промышленного гиганта. Вокруг Днепрогэса, главного поставщика энергии Донбассу и Криворожью, строили металлургические заводы. Плотина не только помогала выработке электричества, но и содействовала углублению Днепра, что позволило затопить пороги и облегчить навигацию по реке. Исчезла еще одна преграда экономическому развитию. Днепрогэс служил витриной достижений первой пятилетки, а население Запорожья с 1926 по 1937 год выросло более чем вчетверо: с 55 до 243 тысяч человек.
Как большинство марксистов той эпохи, Ленин верил в преобразующую силу технологии и однажды заявил: “Коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны”. Большевистская пропаганда объявила Днепрогэс первым шагом на пути к коммунизму, но в Кремле знали, что одной советской власти для коммунизма не хватит, понадобится и капиталистическая хватка. Сталин в 1924 году утверждал: “Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью — в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе”. Американские консультанты, которых поселили в новопостроенных кирпичных коттеджах американского “города-сада” с двумя теннисными кортами и полем для гольфа давали полезные советы администраторам и инженерам Днепрогэса. Главным среди них был полковник Хью Линкольн Купер, инженер-строитель, который участвовал в возведении Торонтской электростанции на Ниагаре и плотины Уилсон на реке Теннесси. Полковник выступал за свободу предпринимательства и однажды убеждал Конгресс США отказаться от прямого участия правительства в промышленных проектах. Но стоило большевикам поместить 50 тысяч долларов на его счет, не оговорив даже, что именно ему надо будет делать, и он дал согласие приехать в СССР.
“Русский революционный размах”, который Сталин решил добавить к американской деловитости, пришел на Днепрогэс с десятками тысяч украинских крестьян. Они не владели рабочими профессиями, но им нужен был заработок. В 1927 году над сооружением плотины и электростанции трудились 13 тысяч человек, в 1931-м — уже 36 тысяч. Крестьянам следовало не только обучиться ремеслу, но и привыкнуть вовремя являться на проходную, не отлынивать и точно исполнять приказы. Для многих новичков на стройке коммунизма это оказалось нелегко. Текучка кадров была огромна, даже при отмене прежнего подхода к оплате, то есть равенства всех категорий. Начальство получало теперь вдесятеро больше чернорабочих, а квалифицированные работники — втрое больше. В 1932 году на Днепрогэсе наняли 90 тысяч работников и уволили 60 тысяч.
Первого мая того же года инженеры впервые испытали турбины и генераторы, изготовленные американскими компаниями, включая
Сооружение Днепрогэса вошло в историю в нескольких аспектах. Впервые с начала промышленной революции на Украине большинство рабочих были этническими украинцами. Последних в штате насчитывалось около 60 % — вдвое больше, чем русских. Причины такого сдвига не ускользнули бы ни от кого, кто в октябре 1932 года осмотрел бы села вокруг электростанции — там зияла бездна рукотворного голода.
В конце 1920-х годов жизнь в украинской глубинке стала так же тягостна, как в российской деревне до революции, если не еще хуже. Дело было не в тощей почве или суровом климате, а в резкой перемене климата политического. Крестьян поставили в нестерпимые условия, которые вынуждали их бежать из дому на заводы и стройки вроде Днепрогэса. К такому результату привел курс Кремля на форсированную коллективизацию. Из села выжимали все сколько-нибудь ценное, а заодно выгоняли жителей.
Осенью 1929 года при поддержке Кагановича (бывшего генсека компартии Украины, переведенного в Москву годом раньше на должность заведующего сельхозотделом ЦК) Сталин резко ужесточил “обобществление” земли и хозяйств, требуя от подчиненных не щадить ни себя, ни других.
