— Кстати, благодарю вас, пан Агалинский — вы нас всех спасли.
— Не мог же я лишиться возможности убить тебя собственноручно! — оскалился пан Гервасий и вздохнул. — Эх, а я так живого дракона и не увидал!
А панна Богинская страшно нахмурилась, рассматривая свои обломанные ноготки, и Прантиш понял, почему: вспомнила о сундуках, брошенных в отеле Дракощина. А там же и ножнички-притирания, и юбки, башмачки на случай, если удастся вернуть себе женский облик. Да, этого паненка ему никогда не простит. Стало на душе еще поганее. Хоть ты возвращайся в тот Дракощин, чтобы на кусочки заслуженно разорвали.
А Богинская вдруг улыбнулась и обратилась к Прантишу милым голоском:
— А почему пан Вырвич не принес голову дракона какой-нибудь прекрасной даме? Следующий раз не забудьте сделать именно так. Прекрасная дама будет вам благодарна!
Глава десятая
Лёдник и объятия святого Фомы
Трясея трясет, Огнея разжигает, Ледея выстуживает, Каркуша корчит, Гнетея на ребра да черево кладется, Гринуша на грудь. Невея — всех проклятее, и человек жити от нее не имает.
На потемневшем от ветров и дождей придорожном кресте трепалось то, что когда-то было заботливо вытканным рушником, а сейчас казалось выцветшей до туманной серости тряпкой. А самое угрожающее — выбеленный конский череп, который кто-то старательно прибил к верхней перекладине креста, нарисовав на лобной кости алый крест. Через черные провалы глазниц смотрела «сестрица-бесица» Невея из страшных рассказов.
— Помоги, святой Виллиброрд. Святой Себастиан. Святой Антоний. Святой Христофор. — пан Гервасий Агалинский перекрестился и забормотал молитвы. От того, что он упоминал святых, которые считались защитниками от чумы, Прантишу стало совсем не по себе. Одно дело — когда перед тобою враги с саблями да ружьями, пусть бы целая толпа, и другое — когда враг невидим и неодолим.
— Поветрие, — сурово озвучил Лёдник то, что вертелось у всех в голове.
— Не нужно было сворачивать с тракта. — уныло промолвил Прантиш, хотя ясно, что свернуть пришлось именно из-за его приключений в Дракощине, чтобы сбить возможное преследование.
Вдруг Полонея совсем по-девичьи завизжала, показывая куда-то пальцем — даже кони шарахнулись. Вырвич всмотрелся — поодаль, в седой траве лежал человек. Рядом еще. Похоже было на то, что изможденные люди ползли к дороге в поисках спасения. Лёдник поднял руку:
— Стойте на месте. — и неспешно поехал в сторону тел.
— Вам, пан Полоний, нужно было девицей родиться, — внимательно всматриваясь в спину доктора, проговорил пан Гервасий свою любимую в последние дни фразу. Богинская ответила в привычной манере, но без тени веселья, тоже не отводя взгляда от черной фигуры на коне, которая прибли жалась к страшной находке:
— Это было бы вашим величайшим несчастьем, пан Гервасий. Вы бы влюбились в меня, и ваше сердце было бы разбито моей жестокостью.
Лёдник остановил коня, через некоторое время резко повернул его и подскакал к спутникам. Его худое лицо было как-то слишком спокойно.
— Чума.
Полонея снова вскрикнула, пан Гервасий зашептал молитвы.
— И... что делать? — Как ни досадно было признавать это, но в их благородной компании при тяжелых обстоятельствах подобные вопросы все невольно задавали прежде всего единственному неблагородному ее члену. Лёдник иронично хмыкнул.
— Ну что я могу вам предложить, пан Вырвич. Только то, что в подобных ситуациях столетиями советовали мои коллеги: «Qto longe fugas et tarde redeas», — уходи быстро, далеко и долго не возвращайся.
И вдруг пришпорил своего коня:
— Айда!
Они неслись по дороге, подальше от креста с черепом, и казалось, что за ними летит страшная тень с распростертыми крыльями.
