На следующем распутье пришлось приостановиться. Лёдник посмотрел на перепуганные лица.
— Пока бояться нечего. Судя по положению покойников, поветрие на той стороне, откуда они двигались. А значит, мы от него удаляемся. В конце концов, с вами врач, и поверьте, я видел не одну эпидемию. Жаль, сумка с инструментами и лекарствами утеряна.
Решено было, однако, остановиться на ночлег, отъехав как можно дальше от страшного места. К счастью, сегодня не было дождя, и дорога немного даже подсохла. Мелькали верста за верстой. Леса сменялись полями, темнели сгорбившиеся хатки, будто стаи уродливых существ припали к земле, готовясь к нападению. Пан Гервасий болтал, рассказывая байки о поветриях. Особенно американские: как испанские кондотьеры нашли в зарослях золотой город, но стоило взять одному из них в руки слиток, его кожа начала покрываться позолотой, и бедняга умер на месте, так как сердце тоже сделалось золотым. А второй отряд, на этот раз ангельцев, разбил лагерь на полянке с красивыми розовыми цветами, а наутро оказалось, что эти цветы, похожие на вьюнок, проросли прямо сквозь тела спящих, и пока отряд выбрался к людям, все умерли мучительной смертью, и были сплошь покрыты цветами.
Рассказы веселья не добавляли.
Лёдник снова сверился с картами насчет ближайшей станции, до которой можно доехать засветло. Но когда Богинская узнала, что есть возмож ность попасть в местечко под названием Томашов, захотела туда. Ясно почему: выглядит теперь маскарадный пан Бжестовский совсем не так красиво, как на фэсте в Дракощине, ибо переодеться не во что, в корчмах галантных вещей не продавали, чулки давно уже стали черными от грязи, парик нужно было высушить и напудрить, а собственные волосы паненки, темные, коротко остриженные, висели неприглядными водорослями. Паненка мечтала о сапогах, чистой рубахе. Ну а еще о горячей воде, зеркале, парфюме, кровати. Да и Прантиш не против был посетить Томашов. Вряд ли там держали дракона.
Издали город выглядел более мрачно, чем Дракощин. Серые стены, никаких тебе пестрых штандартов на них. Да и народу к городским воротам направлялось намного меньше. Вот заехал одинокий воз, груженный бочками, зашел мужик с мешком на спине. И все. Ни одной живой души, куда ни кинь. Даже расспросить некого, что в городе делается.
Когда они подъезжали к воротам, Вырвичу вдруг очень захотелось повернуть коня. Какой-то необъяснимый страх охватил, что студиозус списал на следствие пережитого в Дракощине. Лёдник называл такое «фобия» — человек чего-то один раз испугается, а потом шарахается от подобного всю жизнь.
Нет, страх не победит шлятича герба Гиппоцентавр!
Прантиш потрогал саблю, задрал голову и постарался придать лицу особенно высокомерное выражение.
Но когда путники очутились по другую сторону ворот, собственные предчувствия не показались студиозусу такими уж бессмысленными. С обеих сторон на гостей направили ружья стражники с лицами, обвязанными до глаз тряпками. Судя по запаху, тряпки были вымочены в лекарственном отваре.
— Прошу панов спешиться и пройти вон в тот шатер. Вас осмотрит врач, нет ли следов болезни.
Белый полотняный шатер стоял прямо перед воротами так, чтобы его нельзя было обойти. Пан Агалинский начал было возмущаться по поводу шляхетских прав и слова чести, которое перевешивает любые осмотры. Но Лёдник соскочил с коня первым.
— Мы охотно покажемся доктору. А кто-то в городе уже заболел?
— Да бережет святой Рох, пока нет. Поэтому пусть паны простят — если хоть тень подозрения, что вы принесли заразу, погоним прочь пулями и огнем.
Колючие глаза стражника скрывали тот испуг, древний, темный, который может сделать из человека зверя, худшего, чем дракон. Панна Богинская тревожно кусала губы — а что, если потребуют раздеваться? Прантиш злорадно усмехался: не все же тебе, паненка, других ставить в несподручное положение! А Лёдник тронул паненку за плечо и тихонько проговорил:
— Держитесь за мной, пан Бжестовский. Что-нибудь придумаем.
Ну как же, профессор не мог не пожалеть глупую девчонку! Которая, если что, профессора не пожалеет ни капельки.
Полотнище шатра распахнулось, и Вырвич едва сдержал вскрик: там стояло чудовищное создание. В головном уборе, похожем на птичью голову
с большим загнутым клювом, в черном просмоленном балахоне и перчатках. От того, что студиозус знал — это лекарь в обычной во время эпидемий одежде, какую носят служители Гиппократа, спокойнее не становилось. Казалось — перед ними воплощенная чума.
Первым вошел пан Гервасий и сразу начал браниться. Подумаешь, раскомандовались здесь всякие!
Местный доктор имел хорошую выдержку, потому что на ругань Агалинского не отвечал, слышалось только властное: «Повернитесь, ваша мость!», «Расстегните, будьте любезны, рубашку».
Прантиш, как без пяти минут выпускник Виленской академии и ассистент медика, держался намного более разумно: продемонстрировал отсутствие чумных бубонов, целостность слизистых оболочек, покорно принял обрызгивание вонючей жидкостью, которое осуществляли на другой стороне шатра еще две фигуры в балахонах.
Где-то на городской ратуше часы отбили пятый вечера, время осенних сумерек. Тут же выстрелило орудие — то ли местный обычай, то ли средство отгонять чуму.
