коллекционирует произведения искусств.
— Чувствую я, что не простой он коллекционер, — вставил майор. — За ним что-то тянется. Но он скромно молчит, а доказательств у нас против него никаких нет.
— Надо Негоцианта хорошо потрясти, — напористо изрек капитан. — Уверен, он многое знает.
— Я думаю, Негоциант — мелкая рыбешка, и ничего интересного для нас не скажет, — медленно вымолвил майор. — Нам надо изловить крупную рыбу. Вот Герцог был крупной рыбой.
— Да, крупной. Но он уже ничего не скажет, — усмехнулся капитан, весело добавил. — Как его любовница уделала.
Истомин взглянул на часы и строго бросил:
— Выезд в музей через пятнадцать минут.
— Какое положение на ленинградских фронтах? — спросил Ермолай.
— Пока все без изменений, — вяло выдавил Истомин. — Волховский фронт предпринимал попытку наступления и прорыва блокады, но… увы, не получилось.
Два грузовых и один легковой «газон» выехали из ворот аэродрома. Сергеев внимательно смотрел в окно.
Вскоре машины свернули в какой-то проулок, затем в другой.
«Так. В целях конспирации следуем в Эрмитаж другим маршрутом», — смотря в окно, решил Ермолай.
Всюду виднелись следы бомбардировок и маскировки. Людей на улицах практически не было, много валялось разного мусора. Во многих окнах домов были выбиты стекла…
«С каждым моим приездом любимый город тускнеет и разрушается», — горько размышлял Ермолай.
Послышалась строгая мужская речь из городского громкоговорителя, предупреждение о скорой бомбардировке…
Колонна въехала во внутренний двор Зимнего дворца и остановились. Ермолай увидел две бронемашины с пулеметами.
Из здания вышел капитан Ильиных. Вышли из машин и Истомин, Максимов, Сергеев.
— Здравствуйте, товарищи, — громко вымолвил капитан Ильиных. — Все будем делать как всегда?
— Как всегда, — ответил Истомин.
— Как поживает академик Понаровский? — спросил Сергеев. — Я ему привез большие приветы.
— Приболел наш академик, — хмуро вымолвил капитан Ильиных. — Но я при встрече ему обязательно передам приветы.
Ермолай вспомнил, как неважно выглядел академик во время их последней встречи, неприятно кашлял. Подумал:
«Жаль старика…».
Из одного вагона прибывшего состава на перрон вышел мужчина в пальто, шляпе и лайковых желтых кожаных перчатках. Благоухающий, примерно тридцати лет, гладковыбритый, с родинкой на левой щеке, он разительно отличался от окружающих. Неспешно осмотрелся по сторонам и важной походкой направился к зданию вокзала.
Мужчина в шляпе уже подошел к зданию вокзала, как из него вышел вооруженный милицейский патруль.
— Гражданин, — грозно обратился к мужчине с родинкой на левой щеке патрульный сержант милиции. — Предъявите документы.
— Я что-то нарушил? — улыбаясь, спросил мужчина с родинкой на левой щеке.
Второй патрульный, ефрейтор, зевая, недовольно бросил:
— Щегол! Грамотный очень! — и грязно выругался. — Ошиваются тут… по тылам, а кто-то за них воюет. Терпеть не могу пахучих мужиков, еще в шляпе и бабских перчатках.
— Я мирный человек…
— Значит без документов, — зло перебил сержант милиции.
— С документами у меня полный порядо…
Договорить солидный мужчина с родинкой на левой щеке не успел.
Со словами:
— Разберемся, — его грубо схватил за руку ефрейтор и потащил в здание вокзала.
— Товарищи-товарищи! Почему?..
— Разберемся. Уж очень ты на одного фашистского диверсанта смахиваешь…
Погрузка в машины ящиков с музейными экспонатами прошла по обычной схеме. По окончанию ее Сергеев расписался в накладных.
