Римский хотел было обидеться, но Чумбока предупредил его и сказал серьезно:
– Морем ходить умеешь, а тайгой еще трудней! У нас дурной человек бывает! Редко, но бывает! Учись!
Чумбока взял на плечо мешок со свежемороженой рыбой.
Пошли в казарму. Вейрих, оказывается, уехал, гиляки уже узнали, что появился русский доктор, и пригласили его.
– Он теперь начнет ездить тут на визиты! – сказал инженер Зарубин.
Пока приводили в порядок заброшенный и промерзший флигель, Римский расположился в казарме.
Большой стол вымыт и выскоблен добела, как и пол, и нары, и табуретки. В углу у огромной печи сушится обувь. У плиты хлопочет Алена, снявшая сегодня свою черную шаль. Ее светлая небольшая голова открыта. Лицо сильное, красивое. Ребятишки ее здесь же, на нарах. Она живет в соседней казарме, выстроенной для семейных, но почти весь день проводит здесь. Она как хозяйка в этой чистой казарме. Опять печет лепешки.
…Вечер. В казарме тепло. Римский сидит с дневником у конца стола на табуретке, снявши обувь и мундир. На сегодня все распоряжения отданы. Вейрих и Зарубин уже спят. Завтра инженер поедет в Николаевск, там его ждут Невельские и Сгибневы.
Казак и двое матросов из экипажа шхуны обуваются в сухие валенки у печи. Надели полушубки и дохи, взяли ружья.
Подошел боцман Козлов, и Корсакову слышно было, как он сказал:
– Не зевать, ребята, время военное!
Боцман повел караул в обмерзшую дверь. На нарах вполголоса разговаривали.
– Ево застрелили гиляки, – рассказывал казак Аносов. – У ево завелись с имя торговые дела.
– Мокей погубил Ивана Подобина, вот его Бог и наказал, – отозвался из глубины нар другой голос.
Видимо, разговор вели здешние старожилы, посвящая новичков со шхуны во все местные новости.
– Чем же он погубил?
– На него донос сделал. Капитан и сам не хотел его наказывать, да пришлось.
– Жена какая красивая у него осталась! – сказал сонным голосом матрос Васильев, любимец Римского.
– Мы еще в тот раз приходили, так все потом вспоминали до самой Японии, – подхватил молоденький Лихачев. Римский знал своих по голосам.
– А ветер-то! Эка…
– Это тебе не Япония!
– Ну а каково тут жить у вас? Продовольствие-то?
– Ничего. Алена кормит. Со всем управляется. Теперь и харчи стали получше. А то, бывало, и цинговали от голода.
– Да где его убили?
– На острове! Мокей на лодке ехал да остановился обед варить. А видно, кто-то его с лодки же застрелил.
– А пуля-то?
– Пуля гиляцкая, вроде самодельщины, они у маньчжуров покупают!
– Алена у нас как царица! Она и есть тут командир поста. Ее все и слушаются! – сказал Аносов.
– Какой баба командир? – с презрением отозвался Чумбока, лежавший у печи.
– Мокей, видишь, сгубил Подобина. Надо было решать между собой, а он донес. Мы бы сами безобразие разобрали и артелью выручили казну.
– У нас прежде весело было. А потом людей стали разгонять на другие посты, и много умерло!
В январе море замерзло, и Римский с матросами и казаками ходил по ледяной степи охотиться на тюленей. В хорошую погоду они выползали из пропарин.
«Словом, я переживаю все заново, за Невельского и его спутников, – думал Римский, поражаясь своему здоровью. – Все, но кроме семейного счастья! Неужели вечно будет моей семьей мой экипаж? Больно, как подумаешь…»
На шхуне «Восток» мачты обмерзли и белы… Море вдали не замерзло; кажется, там темный берег и в нем странно сияет очень яркое отражение солнца.
Римский пришел во флигель. Вейрих опять в отъезде, лечит гиляков, нашел тут какие-то новые, не известные никому болезни. Завтра Воин Андреевич едет в Николаевск.
Пошел ужинать в казарму. На табурете напротив Алены, которая моет котел, сидит матрос Васильев. Он принес дрова. Матрос некрасивый, но умный, смелый, сильный человек.
Алена голову кружит Петрухе, говорят в казарме.
Однажды она спросила Римского, не видал ли он могилу Ивана Подобина в Хаджи.
Вейрих вернулся ночью. Римский не спал, лежа в казарме.
– Почему так поздно?
– Человек зарезался! – ответил Вейрих. – Я пытался спасти, но не удалось.
