терпеть так долго: таковые отправлялись в часовню, превращенную в нужник, устроенный таким манером, что наши развратники из нужды, справляемой их подопечными, могли извлечь все возможные удовольствия; остальные, те, кто еще мог носить свое с собой, избавлялись тоже так, чтобы это пришлось бы по душе нашим приятелям или хотя бы одному из них, который потом сможет все пересказать в деталях, дабы друзья насладились хотя бы рассказом.
Был и еще один повод для наказаний, а именно: все четверо не одобряли пользования биде. Кюрваль, к примеру, терпеть не мог, чтобы кто-нибудь из подопечных, с кем ему предстояло иметь дело, подмывался. Дюрсе был таким же, вследствие чего оба они предупреждали дуэний, надзиравших за теми, с кем они наметили назавтра позабавиться, чтобы не было никаких полосканий, подмываний, подтираний. А двое других, которые хотя и были тоже противниками опрятности, но не в такой мере, как первые, соглашались с этой трактовкой, и если после предупреждения подопечному вздумалось бы оказаться чистым, вписание в список виновных не встречало ни малейшего возражения. Так в то утро случилось с Коломбой и Эбе. Накануне им пришлось помногу выложить своего добра в тарелки, и Кюрваль, зная, что они назначены подавать утром кофе, рассчитывал позабавиться с обеими, заставив их вдоволь поиспускать ветры, а потому предписал им непременно оставаться в том состоянии, в каком они отправились спать после вечерней оргии. Утром явившийся с инспекцией Дюрсе был крайне удивлен, застав их совершенно чистыми и опрятными. Дети оправдывались, говоря, что совсем забыли о запрете, и умоляли не вносить их в книгу наказаний. В то утро в часовню отправиться не позволили никому (читатель, несомненно, вспомнит об этом обстоятельстве в ходе нашего дальнейшего рассказа). Предусмотрели, что так и не облегчившиеся подданные помогут вечернему рассказу стать еще более интересным.
В тот же день были прекращены за ненужностью уроки по мастурбации для мальчиков: мальчишки в искусстве мастурбации сравнялись с самыми умелыми парижскими шлюхами. Особенно ловко это получалось у Зефира и Адониса, редкий член мог удержаться от быстрой и могучей эякуляции, когда за него брались эти проворные нежные ручонки. Так что до кофе не случилось никаких происшествий. Прислуживали за кофе Житон, Адонис, Коломба и Эбе. Все четверо были приготовлены: их просто нафаршировали снадобьями, способствующими пусканию ветров. Кюрваль, предложивший этот вид развлечений, был снабжен ими в неимоверном количестве. Герцог заставил Житона сосать ему член; мальчик так и не смог обхватить гигантское орудие герцога своим миниатюрным ртом. Дюрсе творил всякие маленькие мерзости с Эбе, а епископ отделывал Коломбу между ляжек.
– Как-то раз у мадам Фурнье появилась наша новая товарка; по той роли, которую сыграет в рассказе о страсти, о которой я буду рассказывать, она заслуживает того, чтобы я описала ее хотя бы в общих чертах. Это была молоденькая модистка, совращенная и развращенная соблазнителем, о котором я вам рассказывала у Герэн и который работал также и для Фурнье. Ей было четырнадцать лет, она была шатенка с живыми карими глазами, кожа белая, как цветы лилии, и мягкая, как шелк, фигурка ладная и влекущая, книзу чуть полноватая, но зад маленький, крепкий, самый белый и самый круглый зад в Париже. Человек, которому я ее показала через дыру, был ее дебютом. Ну да, она была еще девственной и, разумеется, с обеих сторон. Такой лакомый кусочек мог достаться только давнему и верному другу дома – скрюченному подагрику аббату де Фьеврвилю, славившемуся как своим богатством, так и своим распутством. Он не замедлил явиться, проследовал в комнату, проверил все необходимые для своего удовольствия предметы, все приготовил, и малютка предстала перед ним. Ее звали Эжени. Малость струхнув при виде уродца, назначенного ей в первые возлюбленные, она потупила глазки и покраснела.
– Поближе, поближе, – сказал ей старый паскудник, – дай-ка мне взглянуть на твой задик.
– Но, сударь… – пролепетала обреченная девочка.
– Полно, полно, – проговорил старик. – Беда с этими целками. Эка невидаль – зад выставить на погляд. Ну же, задери подол!
Бедняжка робко повиновалась, ей было страшно ослушаться мадам Фурнье; она же обещала ей вести себя благоразумно!
– Повыше, повыше, – не унимался похотливый старичишка. – Уж не мне ли самому потрудиться за тебя?
И вот прелестный зад является во всей красе. Аббат любуется им, заставляет девочку выпрямиться, заставляет ее нагнуться, заставляет ее сжать ноги, потом их раздвинуть; прислонив ее к ложу, грубо щупает все ее передние части, словно хочет наэлектризовать себя, попользоваться жаром юного тела Эжени. Затем переходит к поцелуям, опускается на колени, чтобы способнее было обеими руками раздвинуть два полушария очаровательных ягодиц и погрузить туда свой язык в поисках таящихся там сокровищ.
– Да, меня не обманули, – проговорил он. – У тебя довольно красивый зад. А ты давно не какала?
– Только что, сударь, – отвечала малютка. – Мадам приказала мне это сделать, прежде чем подняться к вам.
– Ах вот как. И надо было так, чтобы ничего не осталось у тебя в кишках, – говорит пакостник. – Сейчас мы посмотрим, сейчас посмотрим…
Он хватает клистирную трубку, наполняет ее молоком, нацеливает наконечник и вставляет клистир. Эжени, обо всем предупрежденная, готова ко всему, и едва молоко исчезает в задней дырке, как старик, улегшись плашмя на канапе, приказывает Эжени встать над ним на корточках и сделать свои делишки прямо ему в рот. Покорное создание устраивается на нем по-сказанному, тужится, развратник дрочит, приклеившись своим ртом к дыре так, чтобы не упустить ни единой капли драгоценной влаги, текущей оттуда. Он глотает все и, проглотив последнюю каплю, извергается, впадая в совершенное исступление. Но какая разительная перемена совершается с ним, едва это кончается, впрочем, так бывает со всеми распутниками в подобные минуты. Аббат отталкивает бедную девочку в сторону, приводит себя в порядок и кричит, что его обманули, что она ничего не высрала перед встречей с ним, что ему пришлось глотать ее дерьмо. Надо заметить, что господин аббат хотел испить лишь молока. Итак, он рычит, он бранится, он проклинает всех и вся, говорит,
