пронзил бы свою жертву. Но как бы ни был мал урон от этого действа, господа почитали себе в заслугу не допустить, чтобы что-то попортило нежный цветок, который сорвать могли только они. Потому-то епископ, остановив порыв пылкого молодого человека, употребил себе на пользу его горячность и подставил его красивому и вполне годящемуся в дело инструменту свой зад. Каков проигрыш для бедного юнца! Какая дистанция между широким, разъезженным седалищем старого епископа и маленькой, узенькой п… кой тринадцатилетней девочки! Но разговор идет о людях, которые над этим не задумываются. Кюрваль схватил Коломбу и принялся ее отделывать спереди в ляжки, попутно вылизывая ей лоб, щеки, глаза, ноздри – все лицо. Несомненно, ему были оказаны и еще кое-какие услуги, ибо он разрядился, а Кюрваль был не из тех людей, что растрачивают сперму из-за подобных безделиц. Между тем приступили к обеду. Молодоженов, раз уж они присутствовали за обедом, допустили и к кофе. Кофе в этот день подавали первые сюжеты труппы: Огюстина, Зельмира, Адонис и Зефир. Вновь воспрянувший Кюрваль возжелал дерьма, и Огюстина выложила ему красивую, как только возможно, колбаску. Герцог вставил свой член в рот Зельмиры, Коломбе пришлось сосать Дюрсе, а Адонису – епископа. Занятый с епископом Адонис сумел в то же время испражниться в рот Дюрсе. Но обошлось без пролития спермы! В такую пору это случалось редко: в начале сперму берегли, понимая, сколько ее понадобится в конце.
Перешли в салон для рассказов, и там прекрасная Дюкло, которую сначала попросили показать зад, после того как общество насладилось этим возбуждающим зрелищем, возобновила свое повествование:
– Вот еще одна черта моего характера, – начала эта красавица. – Познакомившись с нею, вы рассудите, надобно ли мне что-либо утаивать из того, что я намерена вам рассказать, и позволите ли вы мне рассказывать далее еще больше. Мать моей Люсиль жила в ужасающей нищете, и эта прелестная девица, не имевшая никаких сведений о своей матушке с той поры, как сбежала из дома, узнала об этом совершенно случайно.
Одна из наших вербовщиц подыскивала девицу для сделки, о которой попросил меня один мой клиент. Сделка вроде той, что в свое время мы заключили с маркизом де Месанж, иными словами, за девицу хорошо заплатят, а потом о ней не будет ни слуху ни духу. Так вот, одна из моих вербовщиц является ко мне, я в это время нежусь с Люсиль в постели, и сообщает, что разыскала чудную девочку: пятнадцать лет, девственница, прехорошенькая и как две капли воды похожа на мадемуазель Люсиль. Но живет она в страшной бедности, кормится впроголодь и прежде всего ее надо бы подкормить перед продажей. Описала она нам и мать-старуху, с которой девочка жила, и все их бедственное положение. При этом описании у Люсиль зародились смутные предчувствия, что речь идет о ее матери и сестре, совпадали и возраст, и внешность, и другие обстоятельства. Люсиль сбежала из дома, когда ее сестра была совсем ребенком, и сейчас она попросила меня отпустить ее, чтобы она могла проверить свои подозрения. Мой дьявольский ум подсказал мне маленькую гнусность, которая меня как огнем обожгла. Чтобы погасить этот огонь, я скорехонько выпроводила вестовщицу и бросилась к Люсиль с тем, чтоб она успокоила меня своими пальчиками. Но в самом разгаре ее манипуляций я прервала ее вопросом: «Чего ради ты пойдешь к этой старухе? Чего ты хочешь?» – «Но как же, – ответила Люсиль, чье сердце еще не зачерствело, как мое, – я бы помогла ей, чем смогу. А главное, это, наверное, моя матушка». – «Дура, – не удержалась я и оттолкнула ее. – Сама себя наказать хочешь! Боишься наплевать на пустые деревенские предрассудки. Из-за них упускаешь такой счастливый случай. Ты ведь одним махом можешь так пощекотать свои чувства, что через десяток лет, как вспомнишь об этом, так и кончишь сразу!» Люсиль удивленно взирала на меня, и я тотчас же увидела, что ей надо разъяснить тот философский взгляд на вещи, о котором она не имела ни малейшего понятия. И я это сделала, господа! Я втолковала ей, сколь ничтожно значение связей, соединяющих нас с теми, кто произвел нас на свет; я объяснила ей, что мать, носившая нас в своем чреве, не заслуживает никакой признательности, а напротив, достойна лишь нашей ненависти за то, что ради своего удовольствия ввергнула нас в этот мир, обрекла на все горести, поджидающие нас в этом мире, и все это только для того, чтобы удовлетворить свою животную похоть. Я прибавила к этому все, что могло подкрепить мою систему, продиктованную здравым смыслом и подсказанную сердцем, освободившимся от детских предубеждений. «Что тебе до того, – говорила я, – счастливо или нет это создание? Разве ее положение сказывается как-нибудь на твоем? Забудь же об этих узах, грош им цена, я тебе только что это доказала, оставь ее одну, отринь от себя, и ты убедишься, что тебе ее беды не просто станут безразличны, но ты сможешь испытать и удовольствие, усугубив их. Ведь она заслужила твою ненависть, я тебе уже объяснила, и ты должна быть отомщена. Так смело решись на то, что глупцы величают дурным поступком, и ты узнаешь все могущество зла, охватывающего твою душу. Вот тебе два побуждения совершить то, что я тебе предлагаю: испытать сладость мести и насладиться совершением преступления, принесенным злом».
То ли от того, что мое красноречие звучало еще убедительнее, чем в моем нынешнем изложении, то ли ее душа, уже достаточно развращенная и испорченная, мгновенно восприняла эти мои принципы, но на заалевших щеках Люсиль я увидела отсветы того пламени, которое вспыхивает, когда сбрасываешь с себя все оковы. «Так что же я должна делать?» – спросила она. «Нас это и позабавит, – отвечала я, – и барыш принесет. Что касается удовольствия, будь в нем уверена, если ты усвоила мои наставления; и также не беспокойся о деньгах: я заставлю и твою мать, и твою сестру играть две различные партии, и каждая будет хорошо оплачена». Люсиль согласилась со всем, я еще позабавилась с нею, чтобы укрепить в ней готовность к преступлению, и с этих пор мы ничем другим не занимались, как только готовились к этому делу. Я изложу вам сначала первую часть нашего плана; мне ведь предстоит рассказать вам о самых разнообразных вкусах, и я расставлю каждое проявление этих вкусов по своим местам в соответствии с последовательностью событий. Когда вы достаточно узнаете об этой первой части моего замысла, я освещу вам и его вторую часть.
Человек, с которого я начну, был богат, занимал видное положение в свете и был в высшей степени безнравственным. Я знала его только под титулом графа и, догадываясь, вероятно, о моей осведомленности о его полном имени, вы позволите мне ограничиться лишь упоминанием его титула. Итак,
