слово к нашим распутникам, прошла и оргия, после чего все отправились на покой.
День двадцать третий
– Ну можно ли так реветь, так завывать, как это происходит с тобой всякий раз, когда ты кончаешь? – осведомился у Кюрваля герцог, когда они сошлись поутру в двадцать третий раз.
– Черт возьми, – удивился Кюрваль. – Ты, кого слышно за целое лье, можешь бросать мне такие упреки? Так послушай, друг мой. Эти крики изобличают в высшей степени чувствительный организм: предметы нашей страсти вызывают такую живую реакцию электрических зарядов в наших нервах, потрясение животных сил, образующие эти заряды, столь велико, что содрогается весь механизм, и ты уже не волен при этих могучих ударах наслаждения удержаться от криков, так же как невозможно удержать стенаний в минуты отчаяния и скорби.
– Великолепно истолковано! И кто же был тем предметом, что привел в такую вибрацию твои животные силы?
– Да я сосал член, лизал задний проход, целовал в губы Адониса, моего компаньона по ложу, и был в отчаяньи от того, что не могу еще чего-нибудь сверх того с ним поделать. А тут еще Антиной вкупе с твоей драгоценной дочкой Юлией трудились, каждый по-своему, чтобы очистить мой организм от жидкости, которая, выделяясь, и послужила причиной криков, так изранивших твой слух.
– То-то вы сегодня, господин президент, еле ноги волочите.
– Отнюдь. Соблаговолите, Ваша Светлость, проследовать за мною, и вы на деле убедитесь, что я, в худшем случае, ни в чем вам не уступлю.
За этой беседой и застал их Дюрсе, явившийся объявить, что завтрак приготовлен. Прошли в апартаменты девочек; там восемь очаровательных обнаженных маленьких одалисок подали им кофе. Герцог поинтересовался у Дюрсе, распорядителя этого месяца, почему кофе без молока.
– Молоко будет, как только захотите, – ответил Дюрсе. – Угодно ли вам?
– Да, – буркнул герцог.
– Огюстина, – сказал Дюрсе, – Его Светлость желает молока.
Подготовленная соответствующим образом девица приблизила к чашке герцога свою прелестную попку и выпустила из нее три или четыре ложечки отличного, без всяких примесей, молока аккуратно в чашку. Всех это рассмешило, и все потребовали молока и себе. Остальные зады были приготовлены не хуже, чем у Огюстины. Фанни добавила молока в чашку епископа, Зельмира – в чашку Кюрваля, а Мишетта угостила Дюрсе. Захотелось и по второй чашке, и четверо явившихся на смену новых одалисок приготовили четыре новых чашки тем же манером. Выдумку эту нашли превосходной, а епископ так разгорячился, что захотел заменить молоко другим продуктом, и Софи удовлетворила его желание. Хотя все девицы мучились острейшими позывами, им настоятельно порекомендовали потерпеть и для начала ограничиться лишь упражнениями с молоком. Перешли к мальчикам. Кюрваль заставил испражняться Зеламира, герцог – Житона. Пользоваться сортиром-часовней разрешили только двум младшим прочищалам, Констанции и Розетте; эта была из тех, на ком поставили опыт с неурочным кормлением. За завтраком она еле терпела, а тут вывалила кучку невозможной красоты и изящества. Все восхваляли Дюкло за найденное ею верное средство, и оно во все дни применялось с неизменным успехом. Утренняя шутка оживила обеденную застольную беседу и дала воображению повод нарисовать и другие картины того же рода; мы, может быть, будем иметь случай еще поговорить о них. Перешли к кофе, за которым прислуживали четыре предмета-ровесника: Зельмире, Огюстине, Зефиру и Адонису было по пятнадцать лет. Герцог отделал Огюстину между ляжек, вдоволь пощекотав ей анус, Кюрваль так же обошелся с Зельмирой, епископ – с Зефиром, а Дюрсе предпочел использовать рот. Огюстина объявила, что она рассчитывала, что ей как раз в это время прикажут справить большую нужду и она теперь едва удерживается: на Огюстине тоже испытали средство Дюкло. В то же мгновение Кюрваль подскочил к ней, разверзнув свой зев, и маленькая красавица наложила туда чудовищную по размеру колбасу. Президент проглотил ее в три приема, не забыв пустить по рукам занимавшейся с его членом Фаншон мощный поток спермы.
– Ну вот, – обратился он к герцогу, – теперь вы видите, что излишества ночи никак не сказываются на наслаждениях дня? А вы что-то отстаете, господин герцог!
– Сейчас догоню, – ответил тот, торопя Зельмиру, оказывающую ему ту же услугу, что и Огюстина Кюрвалю. И в самом деле, герцог в ту же минуту опрокинулся на спину, издал вопль, проглотил дар Зельмиры и метнул к потолку могучий фонтан семени.
– Ну и довольно, – произнес епископ, – пусть хоть двое из нас поберегут силы для рассказа.
Дюрсе, который, в отличие от двух первых господ, не располагал избытком спермы, охотно с ним согласился, и после очень короткого отдыха все разместились в гостиной, и Дюкло приступила к дальнейшему изложению своих ярких и развратных приключений.
– Как это так, господа, – начала эта прелестница, что на свете существуют люди, в которых разврат настолько окаменил душу, настолько притупил понятия о чести и достоинстве, что им нравится и их увлекает только то, что приносит им ущерб, позорит их и унижает. Они, говорят, испытывают подлинное наслаждение лишь на самом дне позора, оно для них только и состоит в унижении и страдании. В том, что я буду вам сейчас рассказывать,
