господа, на самых разных примерах я дам вам доказательства своего утверждения. Причем я не имею в виду удары, наносимые их телесной природе. Да, я знаю, что ощущения физические здесь присутствуют, но только при мощной поддержке унижений моральных, и если бы заставили страдать у этих людишек только плоть, не присоединив к этому физическому ущербу и ущерб моральный, вам не удалось бы их расшевелить.
Ко мне часто хаживал некий господин, имя и положение которого было мне неизвестно, я знала точно лишь то, что он человек с состоянием. Ему было совершенно безразлично, с какой женщиной я его соединяла: красивая ли она или безобразная, старая или молодая – это его не занимало, лишь бы она хорошо сыграла свою роль. А роль эта заключалась вот в чем. Он приходил обычно утром, как бы случайно оказывался в комнате, где на кровати лежала женщина с задранной юбкой с раскинутыми ногами, словом, так, как лежат женщины, когда их щекочет пальцем мужчина. Едва завидев его, женщина должна была вскочить на край кровати и закричать: «Ты что здесь делаешь, негодяй? Кто тебе позволил, мошенник, тревожить меня?» Он всячески извинялся, его не слушали, поливая потоком все новых и новых ругательств, все крепче и обидней, и наконец, она наподдает ему под зад ногой. А он делает вид, что испуган и готов бежать, на самом же деле так ловко изворачивается, что все время подставляет под удары свой зад. Удары усиливаются, он молит о пощаде, ответом ему новые тумаки и новая брань, наконец, когда он чувствует, что достаточно возбудился, он быстро расстегивает застегнутые на все пуговицы штаны и, три или четыре раза щелкнув себя по члену, кончает на бегу, на этот раз действительно убегая от града тумаков и оскорблений.
Второй, более выносливый или более пообвыкший в такого рода упражнениях, нанимал для них мужика из носильщиков или крючников. Нанятый мужлан делал вид, что пересчитывает свои деньги, а наш проказник, крадучись, приближался к нему. Крючник поднимал крик, что его хотели обокрасть. С этого момента все происходило, как в первом случае: сыпались градом удары и брань, с той, однако, разницей, что этот пациент с самого начала спускал штаны и норовил, чтобы удары приходились ему точно по голому заду, да еще требовалось, чтобы бьющий был обут в тяжеленные башмаки, подбитые железными подковками. В минуту извержения он не бежал от ударов; стоя посреди комнаты со спущенными штанами, он стойко выносил удары своего врага, да еще подзадоривал его бить сильнее, в свою очередь нещадно бранил его и вопил, что умирает от восторга. И мужика-то ему нужно было предоставить как можно более грубого, неотесанного, и башмаки у него должны быть увесистыми и такими грязными, что уж дальше некуда – зато тем сильнее было полученное удовольствие. Мне приходилось тратить на подбор исполнителя для этого клиента не меньше сил, чем на приукрашивание и причесывание какой-нибудь женщины для другого.
Третьему надо было оказаться в помещении, называвшемся в нашем доме сералем, в тот момент, когда там двое нарочно нанятых мужчин яростно спорили между собою. Он впутывается в их спор, они тогда обращают свою ярость против него, он просит прощения, падает на колени; его не слушают, и один из спорщиков начинает лупить его тростью и ударами провожает до дверей уже приготовленной комнаты, где тот и спасается. А там уж его встречает девица, начинает его успокаивать, ласкать, как это делают с обиженным ребенком, а потом заголяется перед ним, показывает ему свою задницу, и распутник на эту задницу и выбрасывает свое семя.
Предварительные церемонии у четвертого были такими же, но как только трость обрушивалась ему на спину, он принимался у всех на виду дрочить. Тут надо было внимательно следить за ним, чтобы не пропустить решительного момента, продолжая, однако, и тростью бить, и бранью его осыпать. Но вот член разбухает до предела, сперма просится вон и тут-то распахивают окно, хватают бесстыдника поперек живота и выбрасывают на заранее разостланную под окном солому. Он должен был пролететь шесть футов с лишком, и в этот самый момент он и изливался. Его моральная сторона возбуждалась от проведенной подготовки, а физическая приходила в нужное состояние только в полете, и сперму он мог проливать ни на что иное, кроме соломы. Снабженный ключом от маленькой дверцы внизу, он открывал ее, и тут только его и видели.
Для пятого требовалось найти и нанять человека на роль возмущенного любовника. Он врывался в комнату, где наш пятый, запершись с девицей, пылко целовал ее в зад, предвкушая неминуемое возмездие. Оскорбленный любовник, только взломавший дверь, начинал буянить, кричал на нашего клиента, по какому, мол, праву он ласкает чужую любовницу, и вдруг, вынув шпагу, приказывал старику защищаться. Тот в испуге бросался скандалисту в ноги; просил прощения, целовал ноги, целовал землю у ног, говорил, что на чужую подругу не претендует, что драться из-за женщины не станет. Но податливость соперника только распаляла мнимого оскорбленного, он обзывал своего супостата тряпкой, подлым трусом, негодяем, грозил разрисовать ему рожу клинком своей шпаги, словом, чем ниже стелился один, тем яростнее бушевал другой. Наконец грозный воитель излагал свои условия: «Вижу, какое ты ничтожество. Так и быть, я тебя помилую, но только с тем, что поцелуешь меня в задницу». – «Сударь мой! Все, что пожелаете, – с готовностью принимала условия другая сторона. – Да ежели ваш зад весь в говне будет, я и то его расцелую, лишь бы меня не тронули». Вложив меч в ножны, молодой буян быстренько подставлял старому распутнику свой голый зад, и осчастливленный старик бросался его целовать. А когда ему пускали в рот еще десяток-другой ветров, он оказывался совсем на верху блаженства и, умирая от наслаждения, испускал сперму.
– Мне все эти штучки понятны, – проговорил Дюрсе прерывающимся голосом (во все время рассказа об этих бесчинствах возбуждение маленького финансиста росло все быстрее и быстрее). – Ничего нет проще, чем любить унижение и находить удовольствие в презрении к тебе. Кто страстно любит позорящие его вещи, естественно, получает от них наслаждение и должен возбуждаться, когда ему говорят оскорбительные слова. Некоторому сорту людей очень хорошо знакомо наслаждение от бесчестья, им нравится, когда им поделом говорят такое. Не знаешь, как далеко здесь может зайти человек, который ничем не брезгует.
