Анна Керн. Муза А.С. Пушкина

Вчерашнего как будто и не бывало. Анна Петровна находилась в упоении радости от приезда поэта А. С. Пушкина, с которым она давно в дружеской связи. Накануне она целый день провела с ним у его отца и не находит слов для выражения своего восхищения. На мою долю выпало всего два-три ледяных комплимента, и то чисто литературных».

Не ограничившись одним письмом, Анна Вульф тут же послала следом еще одно со словами: «…радуюсь вашему освобождению и горячо поздравляю вас с ним… А. Керн вам велит сказать, что она бескорыстно радуется вашему благополучию». После этого ее кузина приписала своей рукой: «И любит искренно без затей». По свидетельствам биографов, тщательно изучавших все документы, это единственный из известных случаев, когда Анна Керн напрямую высказалась о своем отношении к поэту. Некоторые исследователи склонны видеть в этой короткой фразе намек на желание продолжить знакомство. Другие же считают, что это лишь проявление дружеской симпатии, что особенно явственно ощущается в сравнении с остальным текстом послания, где Анна Вульф сожалеет о разлуке с Александром Сергеевичем, которую означал его отъезд из Михайловского: «Прощайте, мои радости, миновавшие и неповторимые. Никогда в жизни никто не заставит меня испытывать такие волнения и ощущения, какие я чувствовала возле вас». Действительно, приписка Анны Керн на этом фоне вовсе выглядит дежурной светской любезностью.

Пушкина с нетерпением ожидали в Петербурге, но возвращаться в столицу опальный поэт не торопился и пробыл в Первопрестольной еще около полугода.

Пушкин приехал в Петербург 22 мая 1827 г., но поселился не у родителей в доме на набережной Фонтанки, а в трактире Демута на набережной Мойки. Демутов трактир был по тем временам в числе самых престижных петербургских гостиниц, однако Пушкин в ней «занимал бедный нумер, состоявший из двух комнаток, и вел жизнь странную, – вспоминал К. А. Полевой[44]. – Оставаясь дома все утро, начинавшееся у него поздно, он, когда был один, читал, лежа в своей постели, а когда к нему приходил гость, он вставал, усаживался за столик с туалетными принадлежностями и, разговаривая, обыкновенно чистил, обтачивал свои ногти, такие длинные, что их можно назвать когтями. Иногда я заставал его за другим столиком – карточным, обыкновенно с каким-нибудь неведомым мне господином».

«С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, – сказано в воспоминаниях А. П. Керн, – в доме его родителей, где я бывала почти всякий день… Он был тогда весел, но чего-то ему недоставало. Он как будто не был так доволен собою и другими, как в Тригорском и Михайловском… Тотчас по приезде он усердно начал писать, и мы его редко видели. Он… иногда заходил к нам (в дом Дельвига. – Авт.), отправляясь к своим родителям».

8 [июня]. Г-жа Керн переехала отсюда на другую квартиру. Я порешил не быть у нее, пока случай не сведет нас опять. Но сегодня уже я получил от нее записку с приглашением сопровождать ее в Павловск. Я пошел к ней: о Павловске больше и речи не было. Я просидел у нее до десяти часов вечера. Когда я уже прощался с ней, пришел поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будешь искать в нем до самых глаз выражения поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи – прекрасные, как букет свежих весенних роз, звучные, полные силы и чувства. Об обращении его и разговоре не могу сказать, потому что я скоро ушел».

Д. В. Веневитинов. Акварель П. Ф. Соколова, 1827 г.

Второго июня в доме родителей поэта отмечали именины Александра Сергеевича. Праздновали в узком семейном кругу, но Анна Петровна тоже оказалась в числе гостей и «имела удовольствие слушать его любезности. После обеда Абрам Сергеевич Норов[45], подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: «Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал прекрасных стихов?»[46] – «И в самом деле, – отвечала я, – мне бы надо подарить вас чем-нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне». Он взял кольцо, надел его на свою маленькую, прекрасную ручку и сказал, что даст мне другое. В этот вечер мы говорили о Льве Сергеевиче, который в то время служил на Кавказе, и я, припомнив стихи, написанные им ко мне, прочитала их Пушкину. Вот они:

Как можно не сойти с ума,
Внимая вам, на вас любуясь;
Венера древняя мила,
Чудесным поясом красуясь,
Алкмена, Геркулеса мать,
С ней в ряд, конечно, может стать,
Но, чтоб молили и любили
Их так усердно, как и вас,
Вас спрятать нужно им от нас,
У них вы лавку перебили![47]

Пушкин остался доволен стихами брата и сказал очень наивно: «И он тоже очень умен»».

Не прошло и дня, как Анна Петровна и Александр Сергеевич встретились вновь.

«На другой день, – пишет Керн, – Пушкин привез мне обещанное кольцо с тремя бриллиантами и хотел было провести у меня несколько часов, но мне нужно было ехать… и я предложила ему прокатиться в лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в Тригорском. Он шутил с лодочником, уговаривал его быть осторожным и не утопить нас. Потом мы заговорили о Веневитинове[48], и он сказал: «Pourquoi Tavez vous laissemourir? Il etait aussi amoureux de vous, Test ce pas?» [49] На это я отвечала ему, что Веневитинов оказывал мне только нежное участие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало другой. Тут, кстати, я рассказала ему о наших беседах с Веневитиновым, полных той высокой чистоты и нравственности, которыми он отличался; о желании его нарисовать мой портрет и о моей скорби, когда я получила от Хомякова его посмертное изображение. Пушкин слушал мой рассказ внимательно, выражая только по временам досаду, что так рано умер чудный поэт… Вскоре мы пристали к берегу, и наша беседа кончилась…»