Николай Александрович отпрянул и чуть не свалился с сиденья пролетки.
– Не надо, – буркнул Гроза. – Вы что? Я никому ничего не скажу. И в мыслях такого не было, сами небось поняли.
– Понял, – кивнул Николай Александрович. Вид у него был потрясенный. – Гроза, ты…
Вдруг он протянул руку и ласково погладил Грозу по плечу:
– Когда-нибудь я буду гордиться, что ты был моим учеником!
Гроза смущенно пожал плечами. Он отразил попытку Николая Александровича завладеть его сознанием настолько легко, что чувствовал себя каким-то обманщиком.
Покосился на Лизу и Павла. Лиза очень старательно проверяла, как там чувствует себя в корзинке Тимофей. А Павел смотрел на Грозу исподлобья, мрачно – даже яркие синие глаза его потемнели.
Когда их взгляды встретились, Павел отвернулся.
Отчет Ромашов написал, однако сдавать его не стал. Решил завтра доработать. Сходил в столовую, пообедал, потом узнал, что начальник отдела так и не вернулся из Кремля. Сосед по кабинету тоже не появился, и Ромашов решил уйти. Листки с адресами родильных и детских домов он спрятал в карман.
– Я должен уйти – проверить один адрес, – объяснил дежурному. Тот безразлично кивнул.
Ноги сами понесли Ромашова на Сретенский бульвар. Множество прохожих как ни в чем не бывало шли мимо места, где погибли Гроза и Лиза. О событиях прошлой ночи ничто не напоминало постороннему равнодушному глазу!
Ромашов покосился в ту сторону и зашагал по улице Кирова, потом по Новой Басманной, по Спартаковской и, наконец, вышел на улицу Бакунина, 85, к родильному дому.
Взглянул на часы.
Путь занял 52 минуты.
В эту минуту к роддому подъехало такси, из которого выскочил широкоплечий кавторанг[42] с огромным букетом оранжерейных роз. Сунул букет под мышку, словно банный веник, сорвал фуражку, обтер носовым платком раскрасневшееся потное лицо, запихнул платок в карман, выхватил из-под мышки букет, расправил его и ринулся на крыльцо. За ним крепкий матрос волок огромную авоську, из которой торчали горлышки шампанских бутылок и углы конфетных коробок.
В эту минуту распахнулась дверь, вышла рыженькая угрюмая нянечка и встала, придерживая створки. Появился высокий молодой доктор с завернутым в голубое одеяльце ребенком на руках.
Вслед за доктором шла очень красивая черноволосая женщина в белом платье, которое болталось на ней, как на вешалке, смешно топорщась на животе.
Ромашов догадался, что это то самое платье, которое она носила, пока была беременная. Сейчас стала тонкая, как спица, а раньше была – ого!
Увидев моряка, красавица схватилась за платье и выразительно растянула его в разные стороны. Глаза ее метали молнии.
– Алекс-с-сандр-р-р! – не то просвистела, не то прорычала она низким от возмущения голосом. – Ты это видишь?! Я же просила привезти мне приличную одежду!
– Тамара! – воскликнул кавторанг и рухнул на колени прямо на ступеньки, простирая вперед букет. – Царица моего сердца! Прости! Но я даже на квартиру не успел заехать! Прямо с самолета! Да какая разница, в каком ты платье! Ты все равно прекрасней всех! И ты родила мне сына!
– Вообще-то я думала, что родила сына
– Звезда моя, – прочувствованно произнес кавторанг. – Конечно! Конечно! Но где он? Где?!
Пружинисто привскочив, он кинулся к жене, обнял.
– Любовь моя! – кричал темпераментный кавторанг. – Где он? Покажи мне его!
– Да вот же ваш сын, товарищ Морозов, – с напряженной, какой-то неестественной улыбкой проговорил доктор. – Вот он! – И протянул капитану аккуратненький сверточек.
– Сашка! – восторженно простонал кавторанг. – Санька! Сан Саныч Морозов!
При виде его обалделого лица Ромашов досадливо сморщился: он не любил детей, и наблюдать, как военный человек, вдобавок в форме, вдруг растекся лужей при виде какого-то кусочка мяса, было противно. Вообще в этой сцене чувствовалось что-то театральное: уж слишком красивой оказалась женщина и слишком эффектным – этот моряк. Прямо как в кино!
Минут через пять капитан все же освоился со своей новой ролью и вполне уверенно унес новорожденного сына в автомобиль. Его жена раздавала бутылки и коробки, долго трясла руку доктора, у которого с лица не сходила все та же напряженная улыбка. Потом она сунула в карман нянечкиного халата какой-то маленький сверточек, но лицо той оставалось по-прежнему угрюмым, хотя там, конечно, были деньги.
Ромашов предпочел сделать вид, что ничего не заметил.
