Когда прекрасная Тамара наконец села в такси и счастливое семейство укатило восвояси, Ромашов поднялся по ступенькам и, миновав рыжую нянечку, которая все еще придерживала дверь, с каким-то странным выражением косясь на доктора, задумчиво смотревшего вслед автомобилю, спросил у него:
– Где я могу найти главврача, товарища… – Он мысленно перелистал свои записи: – Товарища Волкова?
– Его вызвали на совещание в горздрав, – сказал доктор, снимая шапочку и утирая худое лицо, которое почему-то показалось очень знакомым Ромашову. – А вы что хотели, товарищ?
Ромашов показал удостоверение и представился.
Лицо доктора на миг напряглось, но тотчас вновь стало спокойным.
Лицо санитарки на миг оживилось, но тотчас вновь стало угрюмым.
– Меня интересует судьба двух новорожденных детей, которые могли попасть в ваш родильный дом минувшей ночью, – сообщил Ромашов.
– Да у нас тут сплошь новорожденные, – усмехнулся врач. – Они попадают, как вы говорите, в наш роддом круглосуточно. Кого аисты принесут, кого в капусте найдут…
Он устало засмеялся и оглянулся на рыженькую санитарку, как бы ожидая, что она засмеется тоже. Девушка с усилием изобразила улыбку, но ненадолго.
– Я не вполне точно выразился, – пояснил Ромашов. – Этих детей могли подкинуть.
– Сразу двоих? – удивился доктор.
– Возможно, – сказал Ромашов. – Это только мое предположение. А кто из врачей дежурил минувшей ночью?
– Да я, – пожал плечами доктор.
– Ваша фамилия?
– Виктор Панкратов.
Ромашов слегка поморщился. Он не любил это имя – Виктор. Так звали Артемьева.
«Да забудь ты все это, в конце концов!» – приказал он себе.
– Значит, вы дежурили, товарищ Панкратов… – задумчиво повторил Ромашов.
– Ну да, – подтвердил тот. – И могу вас заверить, что никого на крыльце не находил, никаких подкинутых детей. Вот и Галя дежурила. – Он кивнул на санитарку. – Она еще с вечера заступила, а я попозже пришел. У нас тут сейчас со сменами такая чехарда!
Ромашов знал, что некоторых людей хлебом не корми, только дай пожаловаться кому угодно, пусть даже первому встречному, на жизнь, на службу, на дирекцию, на график работы…
Вообще-то можно было уходить, но Ромашов был человеком педантичным. Поэтому он спросил, когда вернется главврач. Услышал в ответ, что этого никто не знает, и сказал, что завтра ему позвонит.
– Конечно, как хотите, – пожал плечами доктор Панкратов и скрылся в коридоре, а рыженькая санитарка так и осталась стоять, придерживая входную дверь и глядя вслед доктору не то тоскливо, не то злобно.
Впрочем, это Ромашову было совершенно неинтересно. Поэтому он прошел по Новой Басманной до Садового кольца, там сел в троллейбус «Б» и доехал до площади Восстания, откуда поспешил к Большой Молчановской, где находился роддом номер 7 Грауэрмана, названный так по имени врача-акушера, который первым возглавил этот роддом, открытый в бывшем военном госпитале.
Строго говоря, роддом размещался в двух зданиях: по Большой Молчановской в домах 5 и 7. В доме пятом рожали, а из седьмого выписывали. Даже Ромашов, уж на что он был неизмеримо далек от вопросов материнства и детства, слышал, что попасть сюда мечтают очень многие, да немногим это удается.
Прежде чем попасть к главврачу (очень важному и очень толстому Гофману), Ромашову пришлось долго ходить по разным коридорам, потом ждать в приемной, предъявлять удостоверение… И это все для того, чтобы услышать барственное:
– У нас не приют, молодой человек, у нас родовспомогательное учреждение!
Насколько Ромашов понял, эти слова означали, что никаких подкидышей здесь не видели и ничего о них не слышали.
Итак, он опять потерял кучу времени… Во всяком случае, эти два роддома можно вычеркнуть из списка.
Ромашов достал из кармана листок со своими записями и карандаш и только сейчас спохватился, что неподалеку, в Еропкинском и Малом Ржевском переулках, находятся два детских дома – номер 37 и номер 38. Пришлось идти туда, искать начальство, задавать тот же самый вопрос и выслушивать тот же самый ответ: нет.
На лето Трапезников снимал пристройку в доме бывшего учителя сельской школы, давно удалившегося на покой и оставшегося в полюбившихся ему Сокольниках. Дом стоял почти на пересечении 1-го Сокольничего Лучевого просека с Поперечным просеком, который, никогда не забывала упомянуть Лиза, раньше назывался 1-й Сокольничий проспект. Ездили сюда, по Лизиным словам, сколько она себя помнила, поэтому в трех небольших комнатах их ждали и раскладные парусиновые кровати, и табуретки, и столы, и даже диваны. Готовили отдельно – в летней кухоньке. Тимофей, судя по всему, это место любил:
