пряди мелькали в березовой листве, цветы никли от тяжести собственной перезрелой красоты, кроваво краснел шиповник… Вдруг пронесся студеный ветерок, упали первые капли дождя…
Странное ощущение было у Грозы! Казалось, будто жизнь приближается к неведомому рубежу.
Эта телеграмма, которая пришла утром… Она что-то значила… Но что?
Гроза взволнованно выдрал целую охапку собачьей мяты, почти не глядя, что делает, и поспешил домой.
Лиза и Николай Александрович еще не выходили из кабинета.
Гроза сел на террасе, рассеянно перебирая траву и не зная, что с ней делать.
Появилась Нюша:
– Давай траву вымою, Митенька. – Она всегда называла его только по имени, говоря, что прозвище его больно страшное. – Да и посушить ее потом надо чуток, чтобы годная к делу была.
– Откуда ты знаешь? – удивился Гроза.
– Эх, милый ты мой! – вздохнула нянька. – Я ж сколько лет у нашего барина служу… Небось всякому научилась. Только вот колдовать не умею. Все, что у меня было, Евгения Дмитриевна отняла.
– Кто? – изумился Гроза. Но тут же вспомнил: – Ах да, Евгения Дмитриевна! Это бабушка Лизина, да? Николай Александрович рассказывал, она обладала великой силой.
– Награбила она себе великой силы, вот что я тебе скажу, – буркнула Нюша и тут же взмолилась: – Ох, Митенька, забудь, что я тебе сказала, это тайна, да и дело прошлое, такое давнее, что, может, и не было ничего.
Она ушла, унося в подоле охапку Glechyma hederocea.
Время тянулось нестерпимо медленно. Лиза и ее отец не появлялись.
Чтобы занять себя, Гроза решил зайти к Викентию Илларионовичу. Хозяина дома не оказалось, но это было хорошо: говорить ни с кем не хотелось. Гроза побродил у книжных полок, ощущая почти неодолимое желание пробраться в кладовку и послушать, о чем говорят Николай Александрович и Лиза. Он боролся с собой изо всех сил, взывал к своей совести и стыдил себя, но так и не смог победить любопытство.
Однако дверь кладовочки оказалась заперта. Гроза посмотрел на нее недоумевающе. Наружная щеколда не задвинута, а дверь не открывается, как будто кто-то заперся там изнутри.
Заперся и подслушивает разговор Трапезникова и Лизы…
Неужели Викентий Илларионович?..
Гроза схватился за ручку двери, но дернуть не успел: на крыльце послышались шаги.
Гроза выскочил в коридор, да так и остолбенел: в дом входил не кто иной, как Викентий Илларионович.
– А ты что здесь делаешь?! – удивился он.
– Зашел книжки посмотреть, – буркнул Гроза, оглядываясь. – А потом показалось, будто кто-то есть в кладовке.
– В кладовке? – нахмурился Викентий Илларионович. – Что за ерунда? Кому там быть? А главное – зачем?
Объяснить это Грозе было трудно. Как признаться, что ему известно о щели в стене? А если знал об этом, почему не сообщил ни хозяину, ни Трапезникову?
– Мне послышался шум, – буркнул он. – Хотел посмотреть, что там такое, а дверь изнутри заперта.
– Голубчик, – усмехнулся Викентий Илларионович, – как она может быть заперта? Ведь с той стороны нет ни крючка, ни задвижки. Невозможно запереться.
Он обогнул Грозу и подошел к двери. Толкнул – и та легко распахнулась.
– Ну что? – обернулся Викентий Илларионович. – Заперта?
– Вот это да… – пробормотал Гроза ошарашенно.
– Может быть, ты ее на себя тянул? – предположил Викентий Илларионович.
– Не помню… – пожал Гроза плечами.
– Митенька! – донесся с улицы голос Нюши. – Тебя Николай Александрович кличут!
Дверь, кладовка, Викентий Илларионович – все было забыто. Гроза вылетел вон, даже не простившись с хозяином.
Заснула Ольга в тот вечер как убитая, однако вскинулась, когда луна воровато заглянула в окно и словно бы прикоснулась к ресницам.
Женя по-прежнему спала, дышала тихо, едва слышно, и чему-то улыбалась. Один раз промурлыкала что-то, и Филька мурлыкнул тоже, словно в ответ.
Ольга тихо лежала, глядя на голубоватую от лунного света марлю в оконном проеме, и вспоминала свой сон. Ей снилось, будто она пишет письмо под диктовку высокой темноволосой женщины с родинкой на щеке. Ольга помнила ее прекрасное лицо! Эта женщина уже виделась ей однажды – после того как
