вызовом миру, – да, в таков вызове есть, правда, и своеобразная одухотворенность, и благородная возвышенность, но оба этих прекрасных качества неотделимы, как правило, от надменности, от неутолимого желания сексуальной власти над партнером, от холодного равнодушия ко всем непричастным ее игре, от опасной ревности к соперницам и тому подобное.
Когда же эти черты достигают критической концентрации, возникает образ сказочной Мачехи, – той самой, что воспитывала и тиранила как Золушку, так и Белоснежку: магия власти, сначала сексуальной, а потом и сугубо колдовской, порождает и определяет Мачеху, и корни ее, как мне кажется, в изначальном, глубоком и тайном совершенстве женского тела и несовершенстве человеческой души.
А между тем легкое и почти незаметное телесное несовершенство даже прекрасно, ибо ведь если бы тело было вполне совершенно, вопрос о душевном и высшем в женщине отпал бы за ненадобностью: душа, вполне растворившаяся в теле, как бы теряет свою образную самостоятельность, однако, с другой стороны, телесное несовершенство должно быть непременно легким, иначе вопрос о кармическом наказании выступает во всей своей неопровержимой очевидности, – и тогда мы уже получаем злую и уродливую Ведьму вместо злой, но прекрасной Мачехи.
Так вот, идеальным выражением такого малого несовершенства является едва уловимый стыдливый взгляд, в котором любители метафизических глубин могут увидеть при желании расписку в изначальной греховности человеческого тела, а тем более женского, однако не следует забывать и то, что за подобной стыдливостью таится часто заветное обещание вознаградить стократно эротическим блаженством того мужчину, который великодушно закроет глаза на их крошечный недостаток, – не такова ли и знаменитая стыдливость нашей Золушки?
А поскольку такое властители мира не прощают, и еще потому, что родство обязывает – ведь сыновья и дочери как бы рождением обречены так или иначе продолжать дело своих предков – то естественно и неизбежно, что хозяйка острова тоже пребывает в вечном одиночестве, чему весьма способствует лежащая в основе ее характера благородная гордость, которая чисто психологически не позволяет ей ни столоваться с небожителями, ни сблизиться как следует с людьми.
Вместе с тем, учитывая, что отец ее сыграл сравнительно пассивную роль в восстании титанов против олимпийцев, да и сама она правящим богам покорна, ей дано свыше довольно значительное магическое пространство, в которое боги без особой надобности не вмешиваются.
Да, она обладает сильнейшими волшебными чарами, но никак нельзя сказать, что только благодаря им она околдовала Одиссея: последний проводит на ее острове семь лет, днями тоскуя о далекой отчизне, ночи же коротая в объятиях прекрасной богини, – откуда такое раздвоение? следует предположить, что великая волшебница полюбила великого путешественника как женщина может полюбить только один раз в жизни: она родила ему сына Латина, а может и еще двух дочерей, кроме того, иные даже полагают, что после отплытия любимого она с горя покончила с собой, – однако, по справедливости, может ли бессмертная богиня обрести смерть?
Как бы то ни было, Одиссей чувствует ее великую любовь и тоже ее любит, здесь мы имеем замечательное прозрение в мужскую природу: мужчина действительно может любить одновременно двух женщин – причем любовь его искренняя и настоящая – при условии, если последние отделены друг от друга временем и пространством.
Разумеется, любовь к Пенелопе изначально перевешивает, но это только потому, что в чашке весов вместе с женой были и сын Одиссея Телемах, и его остров Итака, и вся его прежняя богатая жизнь, а вот это уже никакая женщина, даже наша прекрасная и благородная героиня, не в состоянии уравновесить: она, нужно повторить, слишком одинока, у нее нет того жизненного пространства, который надобен мужчине, чтобы прожить счастливую осмысленную жизнь, и пусть она готова даже подарить Одиссею юность и бессмертие – плюс собственную любовь и верность само собой – но в их связи все-таки отсутствует история и предыстория, им нечем было бы заняться в совершенном уединении, они оказались бы вне общества, то есть не у дел.
Не так ли точно у Анны Карениной после измены мужу катастрофически уменьшилась площадка жизни, где можно было строить просторное и светлое здание новой семейной гармонии? а ведь Пенелопа – это в перспективе та же Кити Облонская-Левина: итак, гордой и смелой нимфе с острова Огигия и ее гостю не хватает долгого сюжета, то есть развернутости их чувств, по образу и подобию древесных корней, во все стороны, в прошлое и будущее, в жизнь и бытие рядом проживающих людей, в благословение, наконец, богов и так далее, а без большого сюжета какая же большая любовь?
И это несмотря на то, что у возлюбленной Одиссея хороший характер и доброе сердце, более того, во всей многострунной музыке ее поступков нет по сути ни одной фальшивой ноты, и на ее фоне суетливым фарсом кажется едва ли не все, что делают гомеровские боги, в том числе и излюбленная автором Афина, вот это да! как, впрочем, и сам Зевс со всеми его бесчисленными и предосудительными связями не идет ни в какое сравнение с Одиссеем, если бы тот обрел благодаря своей гостеприимице статус божества и сделался тем, чем родовитые дворяне являются по отношению к королю: какая бы это была великолепная как в нравственном, так и во всех других отношениях пара – и на земле и на небесах! но боги, увы! не прощают тем, кто хоть в чем-то выше их.
И потому Одиссею пора плыть дальше, но что за прелестный с художественной точки зрения заключительный штрих: его возлюбленная сама, своими
