Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

претам), которым явно чего-то существенного не хватает и которые поэтому того, что им не хватает, страстно жаждут.

И как даже при самом поверхностном взгляде на указанное положение вещей мы интуитивно предпочитаем богов всем прочим обитателям сансары, хотя и они, то есть боги, согласно тибетскому буддизму, далеки от совершенства, так женщина в аспекте соотношения желания и возможностей устроена как бы немного предпочтительней мужчины: это касается в первую очередь сердцевины общения между полами, а именно сексуального поведения.

Но бывают все-таки редчайшие случаи, когда в мужчине переворачивается искомое соотношение желаний и возможностей, и исключительная потентность выступает в нем вдруг на пару с отсутствием острой заинтересованности в интимном соитии.

И если такой мужчина входит в связь с достойной женщиной, которая, разумеется, сохранила свою «божественную природу всегда мочь, но не всегда хотеть», и если они прекрасно гармонируют еще и на чисто человеческом уровне, то, поверьте, секс между ними, несмотря на видимое отсутствие того, что мы называем «страстью», – а это значит, совершенно неторопливый и даже замедленный, улыбчивый, разговорчивый, принципиально отрицающий какую бы то ни было «святость эротики» и походящий тем самым на любой другой повседневный акт, – да, такой секс будет в эстетическом плане превосходней всех пресловутых великих страстей, о которых прожужжали нам уши почти все поэты, за исключением, правда, величайшего из них – Гомера.

Потому что не может быть никаких сомнений, что так именно совокуплялся и сам «отец богов» Зевс.

Причудливая игра света и тьмы

I. (Контрапункт сладострастия). – Подобно тому как во время интимного акта черты нашего лица безобразно искажены, тело сводит судорога, точно при эпилептическом припадке, а сами мы не похожи на самих себя: так что если бы в этот момент наши дети застали нас за этим занятием, то ни они, ни мы сами не оправились бы, наверное, вовек от подобного шока, так точно облик умершего, манифестируя торжественный неземной покой и будучи в этом плане полной противоположностью приближающегося к оргазму человека, все-таки в конечном счете производит на окружающих и в особенности на детей удивительно сходное, то есть прежде всего ни с чем не сравнимое шоковое воздействие.

А ведь в душе совокупляющихся нет ничего кроме безграничного и светоносного по своей субстанции ощущения блаженства, и это факт, – как, с другой стороны, в душе умершего тоже нет ничего кроме великих трансформаций скорее всего светоносного характера, и это пусть и не факт, но серьезная гипотеза.

II. (Неразделимые чувства). – Любую радость и любое горе можно разделить с близким человеком, и только интимную радость и ее же оборотную сторону: личное горе, нельзя до конца ни с кем разделить, – то есть получается, что сочувствие и сострадание, а также искреннее сорадование, эта двойственная подоснова любой общечеловеческой этики, перестает действовать там, где свила свое гнездо половая любовь.

В самом деле, любовное счастье слишком напитано сексуальным удовлетворением и даже самые благоволящие люди не могут и по сути не имеют права до конца ему сорадоваться, потому что это предполагает склонность и способность – сознательно или бессознательно – проникать к его (счастью) корням, ну а здесь уже, как легко догадаться, до порнографии один шаг, и точно так же, наоборот, когда речь заходит о болезненном разрыве с партнером, сочувствие со стороны подобному несчастью тоже очень быстро наталкивается на естественные пределы: ну как можно от души сострадать ослаблению тех или иных сексуальных практик, которое (ослабление) в подавляющем большинстве случаев только и ответственно за расхождение супругов или любовников? короче говоря, тайна и обаяние пола всегда зиждется на темном и непроницаемом элементе, но, распространяясь от спинномозгового канала по всем направлениям, тьма пола преображается в свет, или, точнее, в полусвет человеческого начала.

III. (Что труднее всего простить). – То очевидное обстоятельство, что люди труднее всего прощают друг другу супружескую измену, говорит об абсолютной и нерушимой связи полового и человеческого в человеке: казалось бы, измена ударяет только по половому, но нет, она именно гораздо сильнее ранит саму душу мужчины или женщины, – и сколько бы света ни было в отношениях между супругами или любовниками, пучок холодного и страшного мрака, приходящего с изменой, разгоняет его, и часто навсегда, да, это как нож в спину.

И тогда рождается вечный вопрос: а могла ли быть вообще настоящая любовь там, где произошла измена? и если могла, то это означает, что свет и тьма, как в великом романе Михаила Булгакова, не только до значительной степени автономны, но и, пожалуй, полностью – самостоятельны, а если не могла, то, как мы сами отчетливо чувствуем, некоторый досадный оттенок игрушечности мироздания начинает сквозить в нашей космологии.

И тогда, если подумать, один-единственный вариант подлинной любви приходит в голову как самый убедительный и правдоподобный: мужчина или женщина под воздействием исключительных обстоятельств и быть может только раз в жизни уже готовы изменить, но… сама судьба вмешивается и измена почему-то не срабатывает.

Такое как ни странно нередко бывает в жизни, но гораздо часто случается так, что избранные друг для друга мужчина и женщина уже до встречи делают необходимые сексуальные опыты, насыщаясь ими, так что соединившись – как правило в позднем возрасте – они вырывают у себя самих смертельное жало возможной измены, как вырывают больной зуб, – и все-таки томительное ощущение произведенной операции может оставаться в теле на протяжении всей оставшейся жизни, красноречиво напоминая о том, на какой тонкой шелковой нитке мрака держится свет любви.

Не совсем от мира сего

I. (Как же хорошо все-таки быть как все!) – Иногда кажется, что только «правильное» отношение к женщине (или мужчине) – и ничто другое! – делает из мужчины и женщины вполне «человека», всякое же другое и