Поскольку вопрос об интенции теории информации относится, как писал М. Мерло-Понти, к операциональному выражению того, что является субъективностью, то мы так или иначе при анализе «общества разума» (The Society of Mind) (M. Мински) будем обращаться к эстетическим значениям. В переживании самой субъективности выражается сознание, относительно которого конвергентная деятельность ставит вопрос о его трансформации, но это превращение не может совершаться вне эстетической среды, – по крайней мере, без понимания того, что само искусство есть место, где сознание конгениально самому себе, без раскрытия бесконечной талантливости человеческого разума. Ведь конвергентное измерение многих когнитивных явлений и коммуникационных методов исследования (например, зрительного восприятия как пропедевтики работы мозга, Data visualization, – переработки информации в нейроструктурах) нельзя выполнить, не разобравшись в метафизике самой визуализации и восприятия, а такой метафизикой как раз и является эстетика. Для нее определенный интерес представляют, например, результаты проводимых сегодня исследований процессов визуализации данных, рассмотрение состояний воодушевления при визуальном проектировании[139]. Междисциплинарное качество конвергентной науки, в которой когнитивное знание уже в какой-то мере воплощено, связано с «красотой знания» (Платон) в естественной и гуманитарной областях, для современного анализа этой красоты важно прежде всего выявить эстетические контуры поиска природоподобности и антропоморфности, эстетической рефлексии над ними, исследовать влияние эстетических факторов на когнитивные процессы, рассмотреть онтологию игры. Не менее важно осуществить синтез моделирования рациональных структур и эмоций, осмыслить уникальную графику перспективных человеко-машинных интерфейсов, построить образ математической поэтики. Она восходит к пифагорейским принципам связи эстетических структур с числом, достраивается Беркли с его представлением о самом числе как создании духа, приобретает классические формы в трактовке математически возвышенного у Канта, в гегелевских установках на снятие фальшивых украшений с математики и на выявление соотношения между спецификацией чисто арифметической множественности и гармонических узлов, проявляется в интерпретации числа и гармонии гармоний в философии А. Н. Уайтхеда. Ее черты нетрудно обнаружить и в истории математической мысли: мы имеем в виду суждения Г. Кантора, полагавшего, что универсальные структуры мира могут стать предметом как эстетического, так и математического исследований, положения А. Пуанкаре о математической интуиции, позволяющей угадывать гармонию, идеи А. Колмогорова, считавшего, что математика сродни чистой поэзии, комплекс представлений о математике как метафоре (Ю. И. Манин). Особый интерес представляют эстетические аспекты такого раздела современной прикладной математики, как теория информации: тут важно учесть опыт анализа соотношения теории информации и эстетического восприятия, искусства и ЭВМ в исследованиях А. Моля.
Сегодня с уверенностью можно сказать, что пересеклись линии эстетики и когнитивной и конвергентной науки, границы взаимодействия между которыми пока четко не определены – в отечественной литературе область такого взаимодействия называют иногда алгоритмической эстетикой, анализом цифрового искусства, эстетической виртуалистикой[140]; в зарубежной – на смену работам, в которых рассматриваются отношения эстетического сознания и непредсказуемого искусственного интеллекта (artificial intelligence, хотя и сам интеллект – это свойство человека как существа, появившегося на пределе естественного и искусственного), современных устройств «для усиления человеческого разума» (С. Н. Корсаков), эстетические аспекты функционирования естественных и искусственных девайсов, приходят исследования интерфейса, существующего между эстетикой и когнитивными науками[141], возможностей компьютерного моделирования творческих способностей человека. Один из специалистов по проблемам искусственного интеллекта даже признает, что изучение стиха математическими методами приближает нас к пониманию размерностей ноогенных машин, феномена новой «разумности». Но сможет ли искусственный интеллект создавать эстетические структуры, станет ли он образованием, аффективно идентичным себе, или бездушным Големом, будет ли он способен на творчество? Способно ли человеком сотворенное творить, ставить и реализовывать творческие цели? Эти вопросы сходны с теми, что задаются по поводу того, может ли машина мыслить, понимать произведенные ей результаты вычислений, называемые знаниями, по поводу различий между вычислителем и исследователем, поскольку они тоже имеют отношение к проблеме творчества: «…лишь тот, кто понимает смысл, предпосылки, условия, источники той операции, которую он совершает, может изобрести другую операцию, поменять способ деятельности или ввести то, что мы называем творческой процедурой. Иными словами, во всех этих чисто терминологических различениях кроется тот факт, что современная научная культура оказалась задета определенными социальными процессами, которые совершались, в общем-то, вне ее, скажем, процессом коллективизации науки, распространения системотехники, которая дает социально-технические полезные результаты совершенно независимо от понимания. Всё это процессы, которые совершаются не имманентно, внутри самой науки, а в той социальной ситуации, в которой существует наука, но которые, развившись, могут поразить нерв самой науки. И тогда [они] выступают на уровне сознания» [142]. Обозначение различия между знанием и пониманием крайне важно для выявления эстетических размерностей искусственного интеллекта, само понятие которого вводится в научный оборот чисто эстетическими средствами, поскольку говорить о его идентичности можно лишь в переносном, метафорическом смысле.
Сегодня философская эстетика в своих разветвлениях продолжает работать с набором мыслительных форм, на базе которых реализуются исследовательские программы, предназначенные для понимания ее связи с анализом так называемого «принципа Юма», природы искусственно- естественных образований, дуализма фактов и норм (законы, описания, модели, конструирование, схемы, цели, проекты), условий появления эстетических фрагментов «системодеятельностной онтологии» (Г. П. Щедровицкий), метафизических значений самой искусственности, артификации, исторической интерпретации тварной и нерукотворной по своему происхождению сторон, с алгоритмами, как бы создающими впечатление целенаправленной деятельности. Может ли финальное разрешение технологической проблемы искусственного интеллекта стать «согласием» на перенос эстетических
