Напряженность уменьшилась. Гражданское население защищено». По его словам, почти все – хуту, беженцы тутси, местные власти – «очарованы» французскими солдатами[1620]. Отношения французов с местной администрацией оставались вполне дружескими. Они активно сотрудничали с префектами и бургомистрами, воспринимая и их, и Временное правительство как вполне легитимные. «Законность этого правительства, – заявил Тозэн 28 июня журналистам, – не моя проблема. Конечно, мы сотрудничаем с властями. Мы не пришли сюда, как завоеватели»[1621]. Два дня спустя он признал, что плодотворно взаимодействует с префектом Багамбики, хотя тот причастен к резне тутси в Чьянгугу. «Мы не находимся, – пояснил полковник, – в состоянии войны с руандийским правительством или с Вооруженными силами Руанды. Они – законные организации. У некоторых из их представителей, возможно, есть кровь на руках, но не у всех. В мои задачи и в мои полномочия не входит производить замену этих людей»[1622]. Такая позиция объяснялась как политической целесообразностью (сотрудничество с местной администрацией облегчало процесс развертывания сил «Бирюзы»), так и неоднозначным отношением французских руководителей к руандийскому кризису: с одной стороны, они признавали, что хуту осуществили геноцид тутси, но, с другой, полагали, что власть не должна принадлежать этническому меньшинству. «Миттеран считал, – свидетельствует Дебре, – что нужно наказать виновных не только потому, что там произошел геноцид, но и потому, что было предано его доверие. Однако, по его мнению, сохранение власти в руках хуту отвечало логике демократии…»[1623]
В Гисеньи и Гиконгоро, в отличие от Чьянгугу, французы уже не настаивали на ликвидации блокпостов и разоружении интерахамве[1624]. «У нас нет, – объяснял Тозэн 28 июня, – приказов разоружать милицию. Мы только потребовали от властей проинформировать милицию, что не собираемся терпеть эксцессов против мирного населения. Те <в свою очередь> пообещали разобрать блокпосты, охраняемые вооруженными гражданскими лицами»[1625]. Продолжавшуюся военную подготовку новобранцев для руандийской армии полковник назвал «нормальной» для страны, находящейся в состоянии войны[1626]. 10 июля французский дипломат Янник Жерар сообщал в Париж, что разоружение милиции «сейчас производится точечно и только в случаях, когда милиционеры угрожают группам населения»[1627]. Дефорж видит в новой тактике французов политический расчет: «Возможно, – пишет она, – что, утвердив “гуманитарный” характер операции в первые несколько дней, они решили, что больше нет необходимости производить впечатление на журналистов. Вероятно, что когда усилилась критика со стороны представителей временного режима, они захотели минимизировать любую причину для конфликта с ними»[1628].
Руководители режима надеялись, что появление французских войск в Руанде приведет к кардинальному изменению военно-стратегической ситуации. 26 июня на пресс-конференции в Отеле дипломатов в Кигали Огюстэн Бизимунгу заявил, что ситуация на фронтах стабилизировалась и что ВСР собирается «пойти в наступление» против повстанцев[1629]. «РПФ не может править один, – продолжал генерал с дрожью в голосе, – он не может захватить власть силой оружия. Нас больше, мы сильнее»[1630]. Бизимунгу похвалил Францию за ее «мужество» и сказал, что не разочарован тем, что она не встала открыто на сторону правительства, «потому что люди, которым помогают <французы>, это наши люди, которые были изгнаны РПФ»[1631]. Бо?льшую уверенность стали чувствовать и подчиненные Бизимунгу. 27 июня подполковник Эдуард Гасарабве сказал корреспонденту «The Associated Press», что прежде армия была вынуждена отступать, чтобы защитить гражданское население от стремительных рейдов РПФ на флангах и просочившихся боевиков, но теперь эту задачу взяли на себя французские войска, и армия может сконцентрировать свои усилия на фронте: «Если французы защитят мирное население, мы больше не будем отступать»[1632].
На помощь французов рассчитывали не только руандийские власти, но и простые хуту. Корреспондент МФР Кристоф Буабувье, описывая 27 июня радостную встречу жителей Кибуйе с франко-сенегальской колонной, которую приветствовал при входе в город свеженамалеванный плакат: “Да здравствует франко-руандийское военное сотрудничество! Да здравствует Миттеран!”, засвидетельствовал, что определенное число хуту этого региона знают, с какой целью пришли к ним французы и сенегальцы: «Для этих людей они здесь, чтобы помочь им сопротивляться РПФ»[1633].
Формально французы демонстрировали нейтралитет, как и задумывали разработчики «Бирюзы». «Десятки тысяч хуту, – рассказывал Буабувье в полдень 29 июня, – бегут от боев, перемещаясь из лагеря в лагерь практически без продовольственной или медицинской помощи. Несколько сотен тутси, а может быть, и больше, выживают в горах, где они пытаются спастись от милиционеров, которые на них охотятся. Для тех и других опасность неодинакова. Но французы не хотят никому оказывать предпочтения. Они в действительности опасаются, что их обвинят в пристрастности… Они идут по туго натянутому канату»[1634].
Первое, с чем сталкивались французы, были потоки беженцев хуту, охваченных страхом перед наступавшим РПФ, и неудивительно, что они все более уверялись в том, что именно повстанцы являются главным препятствием на пути разрешения гуманитарного кризиса. «Женщины с матрасами на голове, – передавал Буабувье вечером 30 июня, – мужчины, которые гонят свои стада. Это почти бесконечный поток беженцев, которые идут из региона Масанго… на запад, все время на запад. 30 тыс. хуту на горной тропе и без всякой помощи! В Килинде, небольшом городке, вскарабкавшемся на холм, звуки артиллерийской стрельбы все ближе и ближе. Утром в эту среду жители услышали его в 5 км от них – признак того, что РПФ продвигается к соседним высотам. <…> “Почему французы не остаются в регионе, чтобы заставить РПФ остановиться?” – спрашивает один беженец, заметив прибытие
