На другой день, расплачиваясь за свой завтрак, Дюруа хотел достать из кармана оставшиеся у него четыре монеты. Он вынул пять. Из них одна была золотая.
В первую минуту он подумал, что ему дали ее по ошибке накануне, вместе со сдачей. Но потом он понял, в чем дело, и сердце его забилось от сознания унизительности преследующей его милостыни.
Как он жалел теперь, что ничего не сказал ей! Если бы он резко выразил свое негодование, этого не случилось бы.
В течение четырех дней он упорно и безнадежно хлопотал, пытаясь раздобыть пять луидоров. Кончилось тем, что он истратил на жизнь второй золотой Клотильды.
Она ухитрилась, — хотя он сказал ей с разгневанным видом: «Не повторяй больше своих глупостей, иначе я рассержусь», — при первой же встрече сунуть в его карман еще двадцать франков.
Найдя их, он выругался: «Черт возьми!» и переложил их в жилетный карман, чтоб иметь под рукой: у него не было ни сантима.
Он успокоил свою совесть следующим рассуждением: «Я верну ей все сразу. В сущности это просто деньги, взятые взаймы».
Кассир газеты внял, наконец, его отчаянным мольбам и согласился выдавать ему по пяти франков в день. Этих денег хватало как раз на еду, но было недостаточно, чтобы уплатить шестьдесят франков долга.
Между тем, Клотильду снова охватила страсть к ночным экскурсиям по всем подозрительным уголкам Парижа, и в конце концов он перестал особенно возмущаться, когда после этих рискованных прогулок находил золотой где-нибудь в кармане, в ботинке, а как-то раз даже в футляре от часов.
У нее были желания, которых в настоящее время он не мог удовлетворять, и не естественно ли, что она предпочитала сама их оплачивать, вместо того чтобы вовсе отказаться от них?
Впрочем, он вел счет всем получаемым от нее деньгам, намереваясь вернуть их ей когда-нибудь.
Однажды вечером она сказала:
— Представь себе, что я ни разу не была в «Фоли-Бержер». Сведи меня туда.
Он колебался одну минуту, боясь встретиться там с Рашелью. Потом подумал: «Ба! В конце концов, я не женат. Если та увидит меня, она поймет, в чем дело, и не заговорит со мной. Притом мы будем в ложе».
Еще одна причина побудила его решиться на это. Ему хотелось воспользоваться случаем и предложить г-же де Марель ложу в театре, ничего за нее не платя. Это явится своего рода уплатой долга.
Он оставил Клотильду в карете, а сам пошел за билетом, — он не хотел, чтобы она знала о том, что билет бесплатный, — потом вернулся за ней, и они прошли мимо поклонившихся им контролеров.
Фойе было переполнено публикой. С большим трудом пробравшись сквозь толпу мужчин и проституток, они добрались, наконец, до своей ложи и сели, запертые между молчаливым партером и гудящей галереи.
Г-жа де Марель совсем не смотрела на сцену, заинтересованная исключительно проститутками, прогуливавшимися позади их ложи. Она беспрестанно оборачивалась, испытывая желание прикоснуться к ним, ощупать их корсажи, щеки, волосы, чтобы узнать, что это за существа, как они устроены.
Вдруг она сказала:
— Посмотри, вон та полная брюнетка все время не сводит с нас глаз. Мне сейчас показалось, что ей хочется заговорить с нами. Ты ее заметил?
Он ответил:
— Нет, ты, должно быть, ошиблась.
Но он уже давно заметил ее. Это была Рашель, бродившая возле их ложи с гневным взглядом и с готовыми сорваться с языка резкими словами.
Дюруа только что столкнулся с ней, когда протискивался через толпу, и она шепнула:
— Здравствуй! — многозначительно подмигнув ему, что означало: «Понимаю».
Но, боясь быть замеченным своей любовницей, он не ответил на это приветствие и холодно прошел мимо, высоко подняв голову и презрительно сжав губы. Проститутка, охваченная инстинктивной ревностью, вернулась, снова, задела его и сказала уже громче:
— Здравствуй, Жорж!
Он опять ничего не ответил. Тогда, решив во что бы то ни стало заставить его узнать себя и поклониться, она начала ходить взад и вперед позади их ложи, выжидая благоприятной минуты.
Как только она заметила, что г-жа де Марель смотрит на нее, она дотронулась до плеча Дюруа:
— Здравствуй! Как поживаешь?
Но он не обернулся.
Она продолжала:
— Что с тобой? Ты, должно быть, успел оглохнуть с четверга!
Он ничего не отвечал и сидел с презрительным видом, ясно показывавшим, что он не желает компрометировать себя даже самым незначительным
