29. Здесь полезно также коснуться и магии — в широком смысле этого слова. Поэт нарекает имена монадам в отдельных моментах их бытия; тот, кто повторяет формулы поэта, и в первую очередь он сам, с чрезвычайной живостью постигает те или иные настроения определенных монад. Таким образом, недостаточно наречь имя, надо его призвать. Призывание имени может иметь двоякую цель. Собственно поэтическое призывание имени только открывает монаду умозрению. Это как бы пассивное призывание, ибо активность тут входит лишь как действие знания (…). Но призывание имени
может иметь целью не только направить силу интуитивного знания на монаду, но и направить на нее активную силу магического влияния. Таким образом, призывание имени монады может очаровать ее, сосредотачивая на ней внимание магически сильной монады. Искусству нарекания имен или поэзии соотносительно искусство призывания имен или магия. Формулам поэтическим соотносительны формулы магические. Как поэзия есть высшее достижение рассудочного знания, так магия есть высшее достижение направляемого рассудком могущества.
Значение поэзии как метода познания природы кажется мне освещенным. Однако я намерен, немного забегая вперед, сказать несколько слов о поэзии и поэтах с точки зрения вселенского спасения.
30. Поэзия может быть охарактеризована еще как искусство смиренного знания. (Подч. переписч.). И в самом деле, оно смиренно. На первый взгляд оно дает так мало — только имя предмета. Но на самом деле, сообщая имя, оно дает неизмеримо больше гордого знания науки, ибо указывает сущность предметов, а не формы их отношений. Пока поэзия есть смиренное знание, она весьма ценна для наших исследований. Но она теряет ценность, как только перестает быть смиренной. Смирение вообще есть сознательное отречение от субъективных содержаний с целью приобретения объективных благ; смирение есть преднамеренное обнищание с целью последующего обогащения новыми сокровищами из Верховного Источника всех возможностей. Смирение есть высшее и наиболее продуктивное напряжение активности человека и только через него возможно совершенствование, т. е. возрастание в могуществе и знании. Так, если я отказываюсь от субъективной слагающей настроения, призывая имя предмета, если я отказываюсь от всякого мнения о нем, т. е. смиряю себя, я получаю через призывание имени точное знание о нем.
31. Поэзия по самой сущности своей как знание дегустативное, есть только предварение полного знания разума. И как только поэт забывает это, как только он начинает считать поэтическое знание достаточным, так прекращается подлинное движение в глубину вселенной.
32. Рассудочная мысль постигает решительно все и, поскольку она поэтична, постигает в подлиннике, — не в зеркале. Для художника-мыслителя все прозрачно, все как будто досягаемо. Эта иллюзия всеведения может породить легкомысленное отношение ко всему сущему, может возбудить ложное упоение мнимой властью. Искусство смиренного знания имеет свое искажение — гордое поэтическое знание. Поэт-мыслитель, удовлетворившийся отведыванием сущности предметов, не замечает, что власть его призрачна. Он может достигнуть высокого совершенства тонкого нарекания имен всему, но он осужден на вечное блуждание, он нигде не может остановиться и пойти вглубь, он как бы гоним духом изгнания.
33. Поэтическая мысль — это вспышки света, внезапно освещающего бездны, но неспособные зажечь негасимого огня внимания, который постепенно шаг за шагом овладевает сущностью вещей. Поэзия — апофеоз рассудочного света мысли. И высший идеал для монады, отдельной от других монад, высшее достижение раздельной природы — это Носитель Света, великий поэт и маг, владыка бесконечности и Небытия.
Глава 10. Отношения между монадами
1. Монада может обладать силами в большем или меньшем количестве, но не менее, как двумя — одной активной и одной пассивной. Это видно из следующего. Монада есть отдельный жизненный центр, способный страдать и стремиться к избавлению от страдания, т. е. к некоторому благу (…). Если бы нашлись существа, которые не были бы способны страдать и стремиться к благу, то они не нуждались бы в спасении и их поэтому следовало бы исключить из рассмотрения (…). Поэтому можно сказать, что всякая монада стремится к благу и, следовательно, познает нечто, как благо, отличая его от страдания. Таким образом, она обладает, во-первых, активной силой стремления, и, во-вторых, пассивной силой знания.
2. Стремление, когда оно встречает пассивное стремление другой монады, мы переживаем как усилие, а чужое стремление — как насилие. Однако это случается лишь тогда, когда стремление есть предмет внимания: в противном случае оно бессознательно. Вполне возможно, что низшие монады действуют почти бессознательно, и точно также и знают. Тем не менее их силы все же суть силы, поскольку они могут быть опознаваемы другими монадами, как внешнее насилие. Взаимодействие и взаимознание монад суть два вида их общения. И необходимо должно быть общение между монадами, так как монада потому и есть отдельный жизненный центр, входящий в совокупность вселенского «Мы», что силой устремления выключает другие монады и силой знания постигает их. Поэтому монада есть центр действия и знания.
3. Монада знает не из теоретического интереса, а ради практического действия. Например, она узнает о возможном или действительном страдании и пытается избежать его. Если у нее много сил, она может выбирать действие; но если она имеет только одну активную и одну пассивную силу, она должна получать знания всегда одного рода и всегда одинаково реагировать — разница может быть только в степени. Таким образом, действие этой монады будет всегда реакцией на раздражение. Знание всегда будет являться основанием действия, притом благодаря отсутствию других сил оно будет определять последнее сполна, вследствие чего действие будет соразмерно знанию. Получается элементарная психическая причинность вполне автоматического
