декораторов создавать вид королевской роскоши по низкой цене. В полумраке столовой и гостиной гости видели странные массивные предметы, словно сошедшие со страниц «Восточных мотивов»: старинный мушкет, турецкий ятаган из серебра и стали, картину «Красный монах» кисти Огюста де Шатийона, где герой читает Библию на бедрах обнаженной женщины. Старинный компас, как уверял Гюго, взят с одного из кораблей Колумба; был там и арбалет, который мог принадлежать самому Вильгельму Теллю{491}. Гостиную украшали гобелены, кольчуги и даже настоящий трон. Все считали его местом Гюго, но он как будто усаживал туда невидимых гостей – первое проявление позднейшей привычки. Адель Гюго, наблюдая, как на площади внизу за колоннами прячется Сент-Бев, должно быть, чувствовала себя Рапунцель. Гюго устроил контрреволюцию; по всему было видно, что здесь – его дом.
Сам гений места сидел в красном полумраке с зеленым козырьком на глазах – защита от резкого света – и завершал свою так называемую «дилогию». «Марион Делорм», запрещенную при «старом режиме», поставили в августе 1831 года. Как ни странно, пьеса имела весьма скромный успех; возможно, все дело в том, что она вышла с опозданием на два года. Она нашла свою аудиторию позже, в переизданиях и новых постановках. К концу десятилетия бедный и принципиальный сирота Дидье, который влюбляется в куртизанку Марион Делорм, превратился в образцового борца с правящими кругами; его разочарованность и пристрастие к черному цвету в одежде стали источником подражания для двух поколений молодых французов. Пьеса придавала поэтичность их интрижкам с девушками из «низов».
Зато вторая пьеса сразу вызвала фурор. Хотя на сцене ее ждал провал, она пользовалась таким успехом в напечатанном виде, что в публичных библиотеках ее выдавали читателям только на один час.
Если рассматривать сюжет пьесы «Король забавляется» в свете биографии Гюго, она кажется переложением истории о предательстве Сент-Бева{492}. Гюго все время вспоминал слова, нацарапанные Франциском I на оконной раме в замке Шамбор: «Женщины часто ветрены…» Он написал трагедию о короле, который пытается соблазнить дочь своего шута Трибуле, по ошибке приняв ее за тайную любовницу горбуна. Он, конечно, имел в виду Сент-Бева, Адель и Леопольдину – две женщины, жена и дочь, слились в один образ. Тем, кто считает, будто Гюго не догадывался об измене жены, следует представить пару любовников в театре «Комеди Франсез» на премьере, которые смотрят первую сцену: король Франциск, воспылавший страстью к замужней буржуазке, тайно встречается с ней в церкви, одетый в «серое» (в монашескую рясу). Шут подводит женоненавистническую мораль: «Женщина – очень утонченная форма дьявола».
Последняя сцена предлагала странно убедительное решение уравнения, хотя в то время казалось, что оно относится к области чистой фантазии. Трибуле уже собирается бросить мешок в Сену, думая, что там лежит труп короля. Но потом он слышит голос из-за кулис, который поет «Красотки лицемерят, / Безумен, кто им верит…». До него доходит ужасная правда: «Убил свое дитя!»
Пьеса выдержала всего одно представление (22 ноября 1832 года). Художники Аший и Эжен Девериа пригласили на премьеру родственников, один из которых оказался горбуном. Они надеялись, что Виктор Гюго уже преодолел свою одержимость калеками. (Еще одна горгулья в человеческом образе слонялась по сцене в «Марион Делорм».) После того как появился горбун Трибуле, приглашенные оскорбились и ушли. Почтенная часть публики решила разозлиться на Гюго за то, что тот допустил вольности с великими именами из французской истории. Так, Франциска I играл актер, которого шурин Гюго назвал «бабочкой в сапогах»{493}; он пропускал часть своих реплик, отчего смысл пьесы ускользал от зрителей. Само название намекало на французского Нерона и казалось подстрекательством к мятежу. Хуже всего, подрывную реплику шута – «Ваши матери отдавались лакеям! Вы все до одного ублюдки!» – сочли ссылкой на хорошо известный факт: мать и бабка короля Луи-Филиппа испытывали необычайное пристрастие к слугам. Труп в мешке стал последней соломинкой. После того как из-за шума в зрительном зале стало невозможно следить за ходом пьесы{494}, все запомнили лишь отдельные сцены, которые напоминали островки чистого абсурда или отрывки народного фарса: клоун, который ведет долгий и жалкий разговор с мешком… Если бы можно было заново поставить пьесы Гюго и пригласить на них современную ему публику, возможно, он показался бы гораздо ближе к Ионеско и Беккету, чем к костюмным драмам XIX века.
Впрочем, главной проблемой была растущая армия сторонников Гюго: молодых идеалистов-буржуа оттесняла пьяная толпа, стекавшаяся в театр со всех концов Парижа под революционные песни. Пошел слух, что пьесы Гюго – забавная разновидность порнографии. Скорее всего, на представлениях пьес «Король забавляется» и «Марион Делорм» побывали не только соседи Гюго по Королевской площади, но и его консьерж. С каждой новой пьесой аудитория расширялась, и в ней все больше было людей «из низов».
На следующее утро, до того, как Гюго успел призвать подкрепление, он услышал, что театру «Комеди Франсез» приказали немедленно прекратить спектакли, что было странно, потому что цензура после революции 1830 года была отменена.
Только тогда он понял, что видел в проезде дю Сомон. Преступное правительство устроило несколько мелких государственных переворотов во имя «общественного порядка». Хотя Гюго это отрицал, возможно, «Король забавляется» все же был сознательной атакой на правительство. По издательскому контракту, договор расторгался и признавался недействительным в том случае, если пьесу подвергали цензуре. Это доказывает проницательность Гюго. В дневнике есть его ответ на произошедшее – самый непристойный; своего рода словесный эквивалент карикатур, которые служили средством пропаганды среди неграмотных: правительство Луи-Филиппа изображалось монстром, чьи органы выделения были в несколько раз больше остального тела{495}.
В таком состоянии духа Гюго сочинил речь. Зная, что подавать в суд на правительство бессмысленно, и беспокоясь, что студенческие демонстрации в
