Обращает на себя внимание чисто индивидуалистическая подоплека, определившая собой новую интерпретацию этой теории. Создание гражданского союза мыслится в качестве волевого акта свободных и независимых индивидов, пускай и вынужденного, но основанного на трезвом расчете. Общественный договор заключается для поддержания безопасности и дает обеспечение естественному праву, которое в первобытном состоянии было простой фикцией. Причем, хотя в иных случаях человек и рассматривается как автомат, полностью подчиненный природной необходимости (как, например, учит Спиноза), в основу теории общественного договора закладывается представление о свободном волеизъявлении самостоятельных субъектов. Воля людей, выраженная в договоре, лежит в основании государства. По этому договору право каждого члена общества переносится на носителя суверенной власти, который теперь выступает носителем и выразителем государственной воли и творцом позитивного права.
При этом власть суверена мыслится практически неограниченной, если не считать предъявляемых к ней абстрактных требований рациональности. Право на сопротивление практически отрицается. Таким образом, в гражданском состоянии позитивное право, как это утверждается Гоббсом и Спинозой, вытесняет естественное «право на все». И, тем не менее, подлинная свобода обретается человеком только в государственно-организованном обществе. Это связано с тем, что гражданское состояние, противопоставленное хаосу состояния естественного, выступает как воплощение разумной организации жизни, и абсолютная власть государства есть лишь отражение самовластия разума. Естественное состояние, которое мыслится как противоразумное, ассоциируется со злом, и в силу этого должно быть упразднено. Страх, внушаемый государством-Левиафаном, этим искусно сконструированным механизмом, служит средством изгнания произвола и неразумия, взамен которых даруется разумная свобода и безопасность.
Примечательно, что именно в заблуждении разума видят источник нравственного зла представители рационалистической философии. По словам В. Виндельбанда, Декарт различие между «добрым» и «злым» ставит в зависимость от различия между «истинным» и «ложным»[519]. Добрым может быть назван поступок, который основывается на ясном суждении. Декарт утверждает, что разум сам по себе не может быть виновником ошибки, которая становится возможной ввиду того, что воля способна делать выбор за пределами четкого разумного усмотрения[520]. Заблуждение, т. е. утверждение или отрицание без достаточных оснований, может быть вменено в вину как неправильное употребление способности к истинному познанию. Так интеллектуальное заблуждение становится предметом моральной оценки. Однако преступлением против разума может стать не только интеллектуальное заблуждение, но и жизнь, противная его требованиям. О внешних проявлениях неразумия берет на себя заботу государство – воплощение разума. В этот период, как указывает М. Фуко[521], в Европе получает распространение практика изоляции от общества тех лиц, которые представлялись олицетворением противоразумного начала. В их чисто попадали не только сумасшедшие в принятом сегодня смысле слова, но и богохульники, развратники, расточители, либертины и другие категории населения, повинные в преступлениях против разума, жертвовавшие им в пользу беспорядочной игры страстей. Поэтому практика изоляции в XVII веке по сути своей не связана с состраданием или необходимостью лечения, она предполагает моральную оценку и является реакцией общества, сделавшего разум своим знаменем, на угрозу, которая исходила от людей, зараженных неразумием.
Эпоха Просвещения внесла определенные коррективы в классический рационализм. Если Декарт, проводя познавательный процесс через тотальное сомнение, приходил, тем не менее, к выводу о познаваемости мира, а Спиноза прямо учил о том, что «порядок и связь идей те же, что и порядок и связь вещей»[522], то крупнейшие мыслители рубежа семнадцатого и восемнадцатого столетий, такие как Локк, Юм и Беркли, исповедуют эмпиризм и агностицизм. Теория познания приходит к крайнему субъективизму, что в целом отражает углубление индивидуалистических тенденций в мировоззрении европейцев. Замкнутый в себе субъект познания соответствует атому социальной материи. Онтологическим выражением данной тенденции можно считать монаду Лейбница, полностью изолированную и связанную с другими монадами только в силу предустановленной гармонии. Соответственно эволюционирует и теория общественного договора. В представлении Дж. Локка целью объединения людей является сохранение их собственности, т. е. «жизней, свобод и владений»[523]. Таким образом, смысл существования общественного союза однозначно сводится к чисто субъективным потребностям. Более того, как провозглашает Б. Мандевиль, эгоизм и пороки частных лиц необходимы обществу в качестве двигателя его прогресса. Государственная организация же призвана приводить в равновесие субъективные стремления, так что даже безнравственные цели отдельных лиц могут быть полезны обществу. По его словам, «и порок становится выгодным, когда он укрощен и связан правосудием»[524]. Конкурентная борьба индивидов, наличие у них частных целей – все это не противоречит возможности построения гармоничного общества при условии нахождения приемлемого баланса различных политических, экономических и других интересов и подчинения поведения людей определенным правилам.
Несмотря на ослабление позиций классического рационализма, вера в разум продолжает оставаться главным ориентиром европейской культуры, воплощаясь в идеях «просвещения» и «здравого смысла». Здравый смысл в качестве естественного свойства человека рассматривается как предпосылка самостоятельного суждения и действия индивида. Данное свойство человеческого рассудка, хотя и не предполагало обязательного достижения интеллектуальных высот, однако создавало основу для взвешенного и ответственного выбора не только в житейской, но и в политической сфере, определяя главное качество гражданина, участвующего в управлении делами государства. Именно такой взгляд способствовал формированию теории демократии в ее новоевропейском варианте[525]. Место всесторонне развитой личности эпохи Возрождения и ученого мужа эпохи рационализма постепенно занимает просвещенный и практичный буржуа, способность которого к здравому суждению, именно в силу своей распространенности создает предпосылки для включения в политическую жизнь общества широких кругов избирателей.
