знаковых структур, посредством которых человек мыслит. Все это во многом ставило под вопрос один из важнейших постулатов рационализма о единстве и всеобщности принципов мышления, привносило значительный оттенок субъективности в познавательный процесс. Фактором, влияющим на познавательный процесс, становится язык, в свою очередь зависящий от внешних по отношению к познающему сознанию моментов, таких, например, как народный дух. Впрочем, сам Вильгельм фон Гумбольдт отнюдь не считал, что своими выводами он подрывал веру в возможность объективного познания: по его мнению, наличие разных путей не отменяет того, что все они ведут к единой истине, напротив, они лишь делают богаче и разнообразнее область человеческого опыта[531].
Важным было и то, что, согласно Гумбольдту, язык не может быть продуктом сознательного творчества людей. В данном случае мы имеем дело с общей тенденцией: наряду со знаками языка конвенционального характера лишаются и государственная организация общества, и денежные выражения товаров, т. е. они больше не рассматриваются в качестве результатов соглашения между людьми или произвольного установления. Тем самым подрывается еще одна базовая посылка рационализма, в соответствии с которой, «действительные отношения суть реализация рациональных отношений сознания»[532].Таким образом, язык, экономика и политические институты общества становятся в сознании европейцев системами, имеющими собственные законы функционирования, а не просто инструментами, которые человеческий разум изобрел для удобства жизни людей.
В атмосфере этих интеллектуальных процессов рождается историческая школа права, бросившая вызов многовековой традиции естественно-правовой теории. Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов и чисто историческую подоплеку утраты теорией естественного права своего авторитета. Именно к естественным правам человека и разуму апеллировали лидеры Французской буржуазной революции, и именно во имя установления разумного и справедливого порядка якобинское правительство осуществляло массовые расправы с врагами революции. Диктат разума, насилующего действительность ради абстрактного блага, вызвал ответную реакцию в виде обращения к авторитету и незыблемому порядку устоявшейся и органичной традиции. С другой стороны, историческая школа права находилась в очевидной взаимосвязи с общей тенденцией к уделению большего внимание факту многообразия культурных традиций и условий, которыми определялись особенности развития народов и цивилизаций. Соответственно единство разумных оснований правовых явлений отодвигалось на второй план тем богатством реальных правовых систем и порядков, которые представали взгляду исследователя. На место критерия соответствия принципам рациональности и необходимости действующих норм пришел критерий их органичной включенности в правовую традицию и их обусловленности духом народа. В результате размывалась вера в объективность и всеобщность требований справедливости в качестве оснований права.
Лео Штраус, на наш взгляд, вполне обоснованно видел именно в победе исторического подхода к пониманию права причину релятивизации правовой теории[533]. По сути, исторический подход означал, что основой суждения о правомерности того или иного порядка становится его фактичность, в данном случае, историческая. Следующим шагом должно было стать признание в качестве базового критерия, определяющего правовой характер нормы, ее производности от суверенной воли, к чему позднее придет позитивизм. Сторонники исторической школы, отказываясь от рассмотрения разумных основ права, тем самым лишают развитие права внутренней закономерности, т. е. направленности к все большему раскрытию своей разумной сущности. Аксиомой становится неразрывная связь правовой системы и национальной культуры, ее породившей, вне которой предпосылки этой системы теряют свой смысл.
Одной из последних попыток создать всеобъемлющую философскую систему, основанную на рационализме, была философия Гегеля. Однако и в ней новые веянья дают о себе знать. Прежде всего, его система проникнута историческим духом, представляя собой своеобразное повествование о становлении мирового разума, о процессе его самопознания. Гегелевская философия отходит от многих ключевых постулатов индивидуализма и заявляет о примате общего над частным, что проявляется и в учении об обществе и государстве. В отношении последнего он решительно отказывается от теории общественного договора: понимание государства как простого инструмента, созданного людьми ради своих целей, безусловно, противоречило гегелевской концепции государства в качестве «действительности нравственной идеи» и «шествия Бога в мире». И хотя Гегель считает естественное или философское право всеобщим и необходимым в праве, его разумной сущностью, однако эта идея права не рассматривается им отдельно от своих позитивно-правовых воплощений. Естественное право как бы погружено в исторический процесс в виде изменчивых форм действующего права, которые, тем не менее, действительны настолько, насколько соответствуют требованиям разума.
Наиболее же существенной чертой философии Гегеля, сигнализирующей о том, что ренессансное антропоцентрическое мировоззрение постепенно отходит в прошлое, на наш взгляд, является то, что в ней человеку отводится во многом пассивная роль. Человек становится всего лишь орудием мирового духа, который в нем постигает себя. История человечества, которая со времен Ренессанса была историей человеческого духа, познающего себя, исследующего и покоряющего природу, становится лишь одним из актов вселенского действа, цель которого находится за рамками собственно человеческих целей. Недаром, устранив ее идеалистическую составляющую, Маркс смог построить на основании гегелевской диалектики материалистическую систему, где человек также пассивно вовлечен в процессы природного развития.
Если определяющей чертой новоевропейской традиции право-понимания, сформированной эпохой Возрождения, Рационализмом и Просвещением, можно считать представление о том, что в основании права лежат всеобщие и необходимые требования разума применительно к организации общественной жизни человека, то появившийся в середине XIX века юридический позитивизм явился принципиальным теоретическим отрицанием этой традиции. Впрочем, отрицая метафизические основания права, позитивизм вовсе не чужд был рационалистскому подходу, правда, более в духе Макиавелли,
