который также отказывался от неизменных принципов ради разумности (применительно к данным условиям) конкретных политических действий.
Юридический позитивизм, безусловно, связан с общим научным позитивистским движением, у истоков которого стояли О. Конт и Дж. С. Милль. Это станет вполне очевидным, если принять во внимание агностические аспекты в воззрениях Конта. Описывая «позитивное состояние» человеческого разума, Конт в частности указывает, что оно предполагает признание невозможности достигнуть абсолютных знаний, отказ от исследования происхождения и назначения Вселенной и от познания внутренних причин явлений. Настоящая задача познающего разума заключается в эмпирическом наблюдении и установлении связи между частными явлениями и общими фактами[534]. Задачи науки, с точки зрения позитивистов, являются вполне прагматичными, чему и соответствует установка на описание внешней структуры явления как некого факта при отказе от познания их сущности, их внутреннего смысла и конечных причин.
Те же тенденции мы видим и в методологии юридического позитивизма. Прежде всего, он не считает нужным доискиваться причин приемлемости установленной законодателем нормы с точки зрения ее справедливости или соотнесенности с некими всеобщими разумными принципами. В этом плане юридический позитивизм идет дальше исторической школы, которая настаивала на необходимости для нормы быть вписанной в историческую традицию и соответствовать народному духу. Позитивизм принимает во внимание только фактическую принудительность нормы, ввиду того, что она исходит от действующей власти. В конечном итоге единственным основанием для нормы права становится лишь воля законодателя, которая (совершенно в духе философии Шопенгауэра) уже не имеет под собою иного основания. По словам Карла Шмитта, «децизионистская составляющая позволяет позитивисту оборвать в определенный момент… вопрос о последнем основании значимости действующей нормы, – вместо того чтобы продолжать вести его до непредсказуемого, «метаюридического», – и признать фактически существующую в некий исторический момент, фактически утверждающуюся волю суверенной власти…. не спрашивая об ее праве»[535].
Базируясь на чисто утилитарной рациональности, позитивизм еще со времен И. Бентама главным критерием оценки действующей нормы считает ее полезность, противопоставляя абстрактной справедливости прочность и нерушимость порядка, основанного на способности власти обеспечить реальной силой свою волю.
Таким образом, постепенный отход юридической теории от тех принципов, которые с первых столетий Нового времени определяли характер юридического мышления эпохи модерна, был неразрывно связан с широким контекстом изменений, охвативших духовную жизнь европейских народов в XIX веке. Изменение тех или иных, пусть даже важнейших, моментов в правовой теории само по себе не означало наступление кризиса в данной сфере. Ни одна жизнеспособная система не может оставаться неподвижной и обладает способностью видоизменяться, сохраняя при этом преемственность в рамках единой традиции. Кризис наступает тогда, когда упраздняются мировоззренческие структуры, культурные механизмы, которые обеспечивали самовоспроизведение традиции. В результате ее исходные принципы становятся в глазах представителей данной культуры проблематичными, что вносит дезорганизацию в духовную жизнь людей, потерявших прежние путеводные вехи и пока еще не выработавших новые мировоззренческие механизмы, которые могли бы упорядочить их опыт в рамках определенного ценностного горизонта. Проблематичным становится и взаимопонимание между представителями разных поколений данной культуры, ведь теперь нарушено единства культурного языка, на котом они говорят.
Именно так можно охарактеризовать культурный перелом, начало которого относится к середине XIX века, и который стал причиной крушения мировоззренческих структур, обеспечивавших помимо всего прочего воспроизведение новоевропейской правовой традиции. Характер этих структур, ценностей или принципов был описан выше. Вкратце их можно свести к порожденному эпохой Возрождения гуманизму, т. е. провозглашению человека и его развития главным ориентиром и целью культурной деятельности, а также к вере в силу человеческого разума, основанной на представлении о его способности к адекватному постижению объективной реальности и его преобразовательном потенциале.
В рамках классической философии и связанного с ней мировоззрения мир представлялся в качестве законосообразной «рациональной конструкции», полностью соразмерной мысленному действию человека и его наблюдению[536]. Естественный порядок мыслился в качестве «бесконечной причинной цепи», имел независимый от познающего субъекта характер, но обладал при этом «рационально постижимой структурой». При всей объективности познаваемого мира моделью для его постижения служили продукты человеческой деятельности, отсюда и механицистские концепции природы. Точкой, из которой разворачивалось познание объективной реальности, было самосознание субъекта: «Предполагалось, что, выделяя рационально очевидные образования в составе внутреннего опыта, мыслящий индивид одновременно усматривает и основные, фундаментальные характеристики мира “как он есть”»[537]. Посылкой, лежащей в основании конструкции самосознания, являлось «представление о гармонии между организацией бытия и субъективной организацией человека»[538]. В рамках именно такого мировоззрения становились возможными основные категории и конструкции новоевропейской политико-правовой философии: «естественное право», «общественный договор», «разделение властей», «народный суверенитет». Все они основывались на представлениях о постижимости законов социального бытия, о рациональности поступков человека, предпосылкой которых является ясное самосознание, о соответствии объективных общественных процессов и образований рациональным конструкциям.
Если историзм внес существенные коррективы в новоевропейское мировоззрение, после которых оно уже не могло быть прежним, то одной из точек отсчета, положивших начало неклассическому типу рациональности, можно считать появление такой категории, как «идеология». Переосмысленная Марксом и Энгельсом, она разрушала представление о непосредственности и подконтрольности субъекту его познавательной деятельности. По их словам, «даже
