настоящей аскезы. В любом случае это нечто остаточное, тогда как акме есть нечто самопричиняемое и абсолютное. И эффективность как раз порой определяется тем, что есть: есть что преодолевать, есть что укрощать. Эти «три коня» колесницы души ещё сохраняют свою неустанность, они пока не превратились в «дохлых кляч», и поэтому их бег можно гармонизировать. Да, мудрый старец может быть счастлив, что его больше не волнует вожделение, что он уже не поворачивает взгляд туда, куда вожделение его влечёт (я избавился от этого груза – и теперь мне хорошо). Все его слушают, ему кивают, но не верят. Это воспринимается как хорошая мина при плохой игре. А вот когда есть, что гармонизировать, есть возможность сгруппироваться в единстве воли и использовать те самые динамические стереотипы и вообще всякий динамизм для эффективности возобновляемого самопричинения, это, бесспорно, важная задача.
К.П.: Таким образом, мы вводим идею индивидуальности как автономной системы. Эта идея хорошо разработана, в частности, в немецкой философской антропологии. Индивидуальность – это не только ансамбль общественных отношений (то есть органическая система ролей, которые мы играем в обществе), а нечто такое, что заставляет тебя быть индивидуальностью вне зависимости от всякого общества, когда на тебя никто не смотрит. Это стадия перехода от стыда (перед другими) к совести, когда речь идёт о стыде перед самим собой. Индивидуальность – это высшая форма персональности. И здесь особенно важна автономная этика И. Канта как автономность взрослого человека. Автономная этика И. Канта есть независимость и от Бога, и, конечно, от Земли.
Также значима формула «длинная воля». К этому термину Ф. Ницше постоянно возвращается М. Хайдеггер. Переводчики часто переводят термин «длинная воля» как «воодушевление», но такой перевод неточен. «Длинная воля» – важное понятие именно для взрослости, потому что речь идёт о том, чтобы не забывать своих намерений. Ибо, по М. Хайдеггеру, забвение бытия – это прежде всего забвение своих намерений, забвение того, что ты хочешь на самом деле, уход в сторону ситуационного поведения. На мой взгляд, самое прекрасное описание «длинной воли» содержится в одной из биографий А. Тойнби. Молодой (восемнадцать-девятнадцать лет) А. Тойнби гуляет по зоопарку. И в его голове складывается весь перечень книг, которые он напишет за всю свою долгую жизнь. И потом он этот перечень реализует. Вот это и есть «длинная воля».
А. С.: А что же тогда мономаниакальность?
К.П.: Это то же самое, но с отрицательным знаком. Это господство над своей физической природой. С другой стороны, в связи с автономией (как её следствие) я бы ввел понятие «дистанция». Взрослый человек – это человек, находящийся на дистанции по отношению не только к своей природе (есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть), но и по отношению к социуму. Он и социуму может сказать «нет». И в связи с темой самопричинения возникает вот какой вопрос. Ведь существует и причина самопричинения. Да, взрослость – это автономия, но, как всякая автономия, она неабсолютна.
Что для меня есть взрослость? Взрослый – человек устоявшихся стереотипов, сложившихся привычек. И именно благодаря привычкам (и в этом их конструктивность) взрослый может дистанцироваться от мира. Меня поразила одна деталь в биографии Е. Евтушенко. Он много ездил по миру и всегда брал с собой кеды и спортивную форму. И где бы он ни был – в Аргентине, в США, в Сибири, – он каждое утро начинал с пробежки. Что это? Это некая привычка, динамический стереотип, но именно этот стереотип «держит» человека. И я полагаю, что взрослость и есть сумма вот таких привычек, которые могут быть оценены по-разному, но профиль взрослости задаётся их профилем. Стереотип – мощное средство в борьбе с Кроносом. Оно позволяет человеку некоторое время выстоять, пока не выяснится, что это средство было «ловушкой». Например, некоторые медики говорят, что всеми восхваляемый джоггинг (бег трусцой) и есть такая «ловушка», что фактически он укорачивает жизнь. Американец знает: чтобы быть, в форме, надо бегать, и именно это «загоняет» его сердце. Иной позиции, близкой к менталитету китайцев, придерживался Генри Форд: «Я всегда отказывался стоять, когда у меня была возможность сидеть. И я всегда отказывался сидеть, когда у меня была возможность лежать74». Удивительным образом у одного из отцов-основателей американского образа жизни вдруг неожиданно проявляется принцип у-вэй – принцип недеяния75.
А. С.: Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра.
К.П.: Таким образом, стереотипы – наше мощное оружие, но оно же оказывается «ловушкой». Стереотип амбивалентен. Во-первых, это некая константная формула человеческого бытия, которая существует вне времени. Время, измеряющееся количеством кругов (при утренней пробежке), исчезает – человек уже не может точно сказать, сколько кругов он пробежал. Слово «стереотип» происходит от греческого crzspsoc, что в определенном контексте может означать «постоянный», как например в античном архитектурном стиле «стереобат». Когда я в стереотипе, я вне времени, или я выхожу из линейного времени в циклическое.
А.С.: Вставлю небольшую ремарку. В этом герметичном бытии «господина»76 есть существенная и плохо отрефлексированная пробоина: «господин», властвуя над своими случайными интенциями, над своим телом, вроде бы не даёт осечек, вроде бы его круговая оборона от мира совершенна. Он не верит, не просит, не боится – всё вроде бы в порядке. Но в этой троице – «не плачь (не верь), не бойся, не проси»77 – упущен один важный момент – «не уставай». Ведь предполагается, что уставать не позорно. И ты всегда можешь сказать: я не верил, не плакал, не боялся и не просил, но я так устал! Дайте мне отдохнуть. И предполагается, что близкий человек признаёт его право на отдых. И «пробоина» как раз в этой святости отдыха. «Не уставай» должно быть на первом месте. Какое кому дело – устал ты или нет! И даже если устал, скройся с глаз, пусть тебя никто не видит. И лишь это настоящая идея «господина».
К.П.: На мой-то взгляд, эти три тюремные «не» не выдерживают никакого сравнения с максимами
