– Машкара… – только и разобрал Ознобиша, отчаянно обратившийся в слух.
Кажется, впору было начать немедля распоряжаться, но осрамитель нечестия вновь обратил на Ознобишу взгляд, полный глумливого сочувствия. Даже кивнул, продолжая прерванную беседу:
– Стало быть, тебе ещё не сказали?.. Не вешай нос, дикомыт. Дворцовый лекарь в своём деле опытен, зря боли не причинит. У него и нож каменный, чтоб заживало быстрей… Зато обратишь все страсти свои на хозяйскую службу. Думаешь, ты один такой во дворце? Кто-нибудь! Дайте ему пряничка да выставите отсюда!
Как он на плохо гнущихся ногах ушёл из бутырки, кто проводил его за порог – Ознобиша не мог позже припомнить. В первом безлюдном отнорке он влип в стену… и какое там выцедил – неудержимой струёй вылил переполнивший страх!
Легче не стало.
Он-то, дурень, в Чёрной Пятери ночами не спал. Боялся, Лихарь со свету сживёт. Вздёрнет, как Ивеня.
Лучше бы уж вздёрнул, пожалуй…
Когда наконец Ознобиша выбрался в широкий оживлённый ход, сделалось ещё хуже. На него лупили глаза, хихикали за спиной, каждый тыкал пальцем:
– Евнушонок!
– А ведь книги предупреждали.
– Торжество Йелегена скопцы-советники пестовали, забыл?
– Игай с Койраном.
– С чего взял, будто миновали те времена?
– Думаешь, ты один такой во дворце?
«Кто ещё? Неужто… Цепир?»
Тонкое, худое лицо без бороды и усов… неизменный костыль… болезненная хромота… Что над ним сотворили?
Воображение нарисовало картины настолько жуткие и жестокие, что Ознобиша прислонился к стене, выжидая, пока перед глазами рассеется темнота.
Об оскоплении, предварявшем царскую службу, не шептались даже всезнающие уноты Невдахи. Уж эти не преминули бы знатно постращать новичка. Может, истина слишком тщательно сберегалась? Ибо кто же знаючи на такое пойдёт?..
Зяблик помнил лествичники с выдранными страницами. А сколько всего творилось негласно?..
«Нож каменный, чтобы заживало быстрей…»
Ознобиша тщетно хватал ртом воздух. Нужно было как-то спасаться. Пока добрые люди не подобрали бессильного да в самом деле к дворцовым лекарям не снесли. Утопающий разум подгрёб ворох берестяных листов, схватился за них, как за край плота. Вот исад, вот бутырка. Вот длинный пробег, где Ознобиша находился теперь.
Прежде ещё мелькнул всход, вроде уводивший наверх…
Юный райца вернулся, побежал по ступеням, как от смерти спасаясь. Скоро стало холодней, по стенам замерцал иней. Ознобиша продолжал подниматься.
Это мой царь!
Со свесно?го крыльца, высунутого из скалы верстах в пяти от исада, открывался дивный простор. Виднелись погибшие острова, заснеженные поля под низкими тучами… даже стоянка кощеев, чьи сборы в дорогу давали горожанам столько пищи для пересудов.
Пиршество взгляду, замученному теснотой пещер Выскирега!
Ознобиша смотрел в чудесную даль сквозь дурнотную тоску, отчётливо понимая: пировать здесь не ему.
Если прищуриться, тени иных островов причудливо сливались, вытягивались. Заставляли вспомнить Чёрную Пятерь. Как же Зяблику сейчас хотелось туда! В небогатый уют знакомой опочивальни. На жёсткий лежак, под родное колючее одеяло. Спрятать голову в полсть, ощутить за спиной надёжное братейкино тепло…
Ознобиша даже зажмурился.
«Вот она, доля слуги. Даже гордо рекомого правдивым советником. Кинет меня Эрелис злым псам, чтоб отстали, передравшись над костью…»
Сбежать? Прятаться до конца жизни?
С обве?ршки разрушенного крылечка вниз тянулись сосульки. Толстенные, косые из-за непрестанных ветров, в точности как в бездонных оврагах Левобережья. Ознобиша вдруг примерился к одной и ударил. Бросил руку всем телом. Да не по самой сосульке, насквозь.
«Вот тебе, Гайдиярище! От евнушонка…»
Лёд коротко треснул. Прозрачный обляк потолще самого Ознобиши лопнул у основания, канул вниз. Зацепил выступ камня, с грохотом раскололся…
Ознобиша даже повеселел. Ступил на самый край, глянул в бездну. Мысленное начертание не подвело. Под ногами был дикий берег. Обломки ещё
