Лермонтов и христианство

священнику Василию Эрастову, отказавшемуся отпевать Лермонтова «как самоубийцу». Причём, сказаны они были не при жизни поэта, что можно было бы ещё понять, и не сразу после гибели, а в глубокой старости – чуть не через полвека после «вечно печальной дуэли». Надо полагать, «отцу» доставалось от острого языка поэта не меньше других, а может, и больше. Воспоминания священника, говорящие не столько о поэте, сколько о его неприязни Лермонтова, являются опосредованным свидетельством отношения поэта к лакеям синодальной Церкви, а потому имеют прямое отношение к настоящей работе.

Продолжу воспоминания Эрастова: «… Он над каждым смеялся. Приятно, думаете, его насмешки переносить? На всех карикатуры выдумывал. Язвительный был. Вы думаете, все тогда плакали? – Никто не плакал (?!). Все радовались (?!). От насмешек его избавились… Я видел, как его везли возле окон моих. Арба короткая… Ноги вперёд висели, голова сзади болтается. Никто ему не сочувствовал», – лгал пастырь, поскольку из ряда воспоминаний следует, что в Пятигорске смерть поэта на многих произвела ошеломляющее впечатление.

Но дело здесь даже не в отсутствии стыда и совести у пастыря, дожившего до глубоких седин, а в том, что ложь в душе сопровождала Эрастова на протяжении всей его долгой жизни. Возможно, именно донос на старшего по духовному званию был воспринят «московским начальством» как ревностное служение. Сам же «начальник» – митрополит Филарет был приведён к лику святых во времена духовного и политического развала страны (1994), когда церковная власть в России вполне соответствовала светской. Тогда же началось «справедливое» возвращение церковного имущества, некогда принадлежавшего Синоду, результаты чего не замедлили сказаться. По произволу духовной власти был снесён ряд памятников архитектуры; немало древних икон погибло из-за неподобающих в храмах условиях хранения.

Напомню суть проблемы, начавшейся с гибелью Лермонтова.

Священник Скорбященской церкви г. Пятигорска Василий Эрастов, отказавшись участвовать в погребении погибшего поэта, донёс на протоиерея П. Александровского архиепископу Новочеркасскому и Георгиевскому Афанасию. По мнению Эрастова, Лермонтова «как умышленного самоубийцу надлежало палачу в бесчестное место оттащить и там закопать»… Протоиерей Александровский осмелился пропеть над телом поэта «Святый Боже», но Кавказская духовная консистория нашла, что и этого делать не следовало. Таким образом, великий поэт был лишен погребения по православному обряду.

Отец Василий не ограничился доносом и через несколько месяцев затеял тяжбу против отца Павла, совершившего отпевание. В результате этого 15 декабря 1841 г. было начато «Дело по рапорту Пятигорской Скорбященской церкви Василия Эрастова о погребении в той же церкви протоиереем Павлом Александровским тела наповал убитого на дуэли поручика Лермонтова», которое закончено было только через 13 лет. В 1881 г. 15 июля пятигорское общество обратилось к протоиерею Пятигорского собора В. Эрастову с просьбою отслужить 15 июля в городском соборе торжественную панихиду по Лермонтову по случаю 40-летия со дня его смерти. Эрастов отказался и на этот раз. С немалыми трениями панихида по Лермонтову была совершена. Лишь в 1901 г. прошла беспрепятственно.

Теперь о воспоминаниях, опровергающих ложь Эрастова.

Свидетель погребения поэта П. Т. Полеводин писал: «17-го числа в час поединка его хоронили. Всё, что было в Пятигорске, участвовало в его похоронах. Дамы все были в трауре, гроб до самого кладбища несли штаб– и обер-офицеры и все без исключения шли пешком до кладбища. Сожаления и ропот публики не умолкали ни на минуту. Тут я невольно вспомнил о похоронах Пушкина. Теперь 6-й день после печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона, как подлого убийцу». Другой очевидец похорон Лермонтова коллежский секретарь Д. Рощановский писал о том, что «в сопровождении многочисленного народа, питавшего уважение к памяти даровитого поэта или к страдальческой смерти его, принятой на дуэли… Таким образом, эта печальная процессия достигла вновь приготовленной могилы…» Эмилия Александровна Шан-Гирей вспоминала: «Гроб несли товарищи; народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании. Это меня поражало: ведь не все же его знали и не все его любили! Так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами».

XIII. Теория «двойственной истины» – возникшее в Средние века учение о философском и религиозном знании, как двух аспектах истины или же двух самостоятельных истинах. Учение получило развитие в трудах аверроистов, представителей Шартрской школы, а также в учении Фомы Аквинского. Есть истина философии и есть истина религии, утверждают представители аверроизма. Поскольку философия независима от религии, постольку возможно противоречие между утверждениями философии и религиозными догмами.

Из гносеологических воззрений Гильберта Порретанского вытекало, что любое познание всегда формулируется в понятиях и есть познание единичных конкретных предметов. Поэтому теология как учение о Боге, который трансцендентен миру, невозможна в понятийной форме, ибо понятие соответствует лишь материальной вещи. Поэтому философию и теологию совершенно нельзя смешивать, и противоречие между их истинами невозможно.

Концепция истины Фомы Аквинского стала классической в католическом вероучении. Согласно ей, философия и религия абсолютно различны по методу, но лишь частично – по предмету.

XIV. Придётся напомнить, что для определения шедевров литературы и искусства нет и не может быть какой-то особой, выравненной и точно размеренной шкалы. Это, вообще говоря, хорошо, но может быть плохо, когда общество теряет нравственные критерии, этический отсчёт и, как следствие «общих» потерь, – разучивается мыслить. А совсем плохо или