Лермонтов и христианство

быть в форме покаянной молитвы или ассоциироваться с абстрактной и, тем паче, граждански бездеятельной благостностью… Во всяком случае, в те мгновения Лермонтов аккумулировал в себе (но, не отождествляя с собой как с личностью) нечто, превышающее личностное отношение.

Поэт и дипломат Фёдор Тютчев не забирался так высоко, но, адресуя царю свою уже оплеуху, был всё же «чуть откровеннее» Лермонтова. При этом поэт воздаёт должное Николаю не по одному только настроению, но по его историческим заслугам. Правда, Тютчев «оценил» царя лишь после его смерти, но потому только, что она дала ему возможность подвести итог всему правлению императора – одинаково бездарному во внешней и внутренней политике:

Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои – и добрые и злые —
Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые,
Ты был не царь, а лицедей.

1855

Но не будем столь строги к царю, как строг и беспощаден был к нему поэт и дипломат Фёдор Тютчев, тем более, что понятия «царь» и «лицедей» не исключают друг друга. Хотя… высылка Лермонтова в действующую армию на Северный Кавказ была приговором, который нёс в себе физическое устранение поэта. Это подтвердила дальнейшая, оскорбляющая столь высокий сан, «суета» Николая, а более всего – зловещее напутствие царя: «Счастливого пути, господин Лермонтов!».

И всё же будем объективны. Поэт не только по злой воле царя оказался в «горячей точке», коим тогда был едва ли не весь Северный Кавказ. Стихотворение Лермонтова, вознеся Глагол на вершину социальной жизни, лишь «помогло» венценосцу явить свой произвол. Ибо те, кому «не должно сметь», не смели и не хотели иметь своё суждение. Для тех же, кто и хотел, и смел, был начертан «николаевский уровень», на который издалёка указал Герцен. Можно не сомневаться, что Лермонтов-воин, презиравший хищную власть во всех её видах, восстал бы против неё в любой отведённой ему нише, а дух пророка в нём искал и находил себя в провозвещении целостности духовного и гражданского начала. Объединённые в одном человеке, обе эти ипостаси являли себя в форме, которая наиболее соответствовала положению дел.

В стихотворении «Кинжал» Лермонтов, зная цену клинку в деле, ласково зовёт его «товарищ светлый и холодный», однако заканчивает своё произведение, как мы помним, клятвой верности долгу Поэта:

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный;
Да, я не изменюсь и буду твёрд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

В стихотворении «Поэт» Лермонтов, вновь возвращаясь к кинжалу и называя его «клинок надёжный, без порока», во второй его части прямо обращается к Поэту, трубный глас которого способен и должен «воспламенять бойца для битвы». Написанные в первый год после гибели Александра Пушкина, эти произведения отдают жаром, в котором закалён был, а впоследствии «заворонён» синевою небес «железный стих» Лермонтова. С этого периода его муза каждодневно подтверждает древнюю мудрость: «Чернила поэта стоят столько, сколько кровь мученика»…

Здесь необходимо сказать, что, будучи задиристым в иных жизненных обстоятельствах, в творчестве Лермонтов никогда не сбивался на мелочи. В «устном слове» подчас допуская резкие выпады против недругов Отечества, которые по этой причине немедленно становились его личными врагами, в своих произведениях Лермонтов свободен от субъективных оценок и личностных пристрастий. Стоя над схваткой «глазастых» царедворцев, поэт никогда не привязывает свою лиру к «ушам» и «глазу» николаевского режима. Внутренне свободный от него, поэт пытается увязать воедино духовную, народную и государственную волю, которые только и могут стяжать мир и благоденствие его Отчизны. Являясь базой общественной жизни, именно такое бытие определяет формы и меру ответственности гражданина перед обществом и государством, где «мера» эта неразрывна с духовностью нравственно полноценных личностей. Именно совокупность существующих в традиции и культуре духовной и нравственной ипостаси, во многом определяя социальное устройство, формирует и тело Страны. Именно литое единство этих связей создаёт устойчивое равновесие бытия народа в государстве, которое не способно исторически долговременно существовать вне ответственности перед собственным народом. В этом состоит историческая обязанность института государства. Сам же народ оставляет след в истории, только если способен выработать своё особое мироощущение и убедить мир в его исторической необходимости. Основанное на духовных категориях, это мироощущение внутренне родственно (также эволюционно обусловленной) всякой другой культуре. Являясь и началом, и следствием развития исторической жизни народа, она заявляет о себе до тех пор, пока живёт государство, не имеющее причин существовать вне своего народа. Вне этой «связки» смирение пред волей врага приводит народ, потерявший коллективную волю и превращённый в стадо, к состоянию всеми битого холопа, презираемого всеми, у кого в душе нет места рабству.

Особенно в этом вопросе у Лермонтова не было недомолвок и неясностей. Всякая полуправда воспринималась им как коварство, в уродливых формах которой извивается ложь. Подслащённая и заглаженная до лицемерия, она «портила желудок» обществу, отравляя эволюционное и политическое бытие народа. Ибо не одними мировыми войнами и «надмирными» заблуждениями рушится мир, а здешними и тутошними. Потому «смиренный» отказ от борьбы с социальным злом воспринимался поэтом как само зло. Но то – Лермонтов.

Те, кто «уповают на Бога» пустыми стенаниями и «безутешным плачем», за долготою которого не помнятся уже причины и начала «духовных