Лермонтов и христианство

жара убивает всякую растительность. До сих пор места эти, обращённые в утлые города и селения, являют собой незаживающие раны живущих там народов…

Словно воплотившись в дух и бытие времени, Лермонтов воссоздаёт тайный смысл истории, воспроизводя невысказанное содержание ушедших столетий. Но достигает он этого как будто не только словесными средствами. Лицезрея жизнь той пальмы, на которой он различает святую пыль того времени, поэт прибегает к цветам и краскам, которые создают ощущение немеркнущей жизни. Вместе с тем, стоя над горечью народов Палестины, поэт ясно видит и путь к гармонии, который даёт в образе «ветки» – символа непреложной Истины, той, которую нёс в себе достойный небес «божьей рати лучший воин»:

И пальма та жива ль поныне?
Всё так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты,
И дольний прах ложится жадно
На пожелтевшие листы?..

Поведай: набожной рукою
Кто в этот край тебя занес?
Грустил он часто над тобою?
Хранишь ты след горючих слез?

Иль, божьей рати лучший воин,
Он был с безоблачным челом,
Как ты, всегда небес достоин
Перед людьми и божеством?..

Заботой тайною хранима,
Перед иконой золотой
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!

Последние строки поэмы ложатся в сознании подобно вешним лучам солнца – сумеречно, мягко и торжественно:

Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой…
Всё полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.

2

Интерес Лермонтова к «восточной» тематике не ослабевает. В последнее своё пребывание в Петербурге он сообщает своему издателю А. Краевскому: «…поверь мне, – там, на Востоке, тайник богатых откровений». А за год с небольшим до того пишет стихотворение «Три пальмы», в котором перекликается и даже как будто полемизирует с Александром Пушкиным.

В «Подражании Корану» (1824, VIII–IX) Пушкин провозглашает неприемлемость и Богом, и людьми расчётливой доброты (VIII):

Торгуя совестью пред бледной нищетою,
Не сыпь своих даров расчётливой рукою:
Щедрота полная угодна небесам.
В день грозного суда, подобно ниве тучной,
О сеятель благополучный,
Сторицею воздаст она твоим трудам.
Но если, пожалев трудов земных стяжанья,
Вручая нищему скупое подаянье,
Сжимаешь ты свою завистливую длань;
Знай: все твои дары, подобно горсти пыльной,
Что с камня моет дождь обильный,
Исчезнут, господом отверженная дань.

Скупой дар в завистливой длани не угоден Богу, ибо подобен праху земному – горсти пыльной, в то время, как безрасчётное – всецелое добро вознаграждается сторицей.

Грешен и ропот на Божью волю, поскольку вводит в глубокий сон души и разума. Душа вне укоров совести может и не проснуться… «В пустыне блуждая три дня и три ночи», путник, ропща на Бога, бесплодно ищет ручей или хотя бы тень. Но вот, измождённый, томимый телесной жаждой, он видит «кладезь под пальмою». Духовное зрение путника, очевидно, устав задолго до физического истощения, ещё более оскудело за время несчастливого путешествия; и он, и сейчас не вспомнив о Боге и не благодаря Его, – бежит к источнику:

…И жадно холодной струёй освежил
Горевшие тяжко язык и зеницы,
И лёг, и заснул он близ верной ослицы —
И многие годы над ним протекли
По воле Владыки небес и земли.

Надо полагать, это место олицетворяет собой многолетний сон человечества, олицетворённого в неблагодарном, «усталом» в грехе путнике. Но вот прошло и это время… Долго ты спал, говорит устами Пушкина неведомый глас (отрывок IX):

… Взгляни: лёг ты молод, а старцем восстал,
Уж пальма истлела, а кладезь холодный
Иссяк и засохнул в пустыне безводной,
Давно занесённый песками степей;
И кости белеют ослицы твоей.

В этот момент в объятом горем старике просыпается душа, и он постигает сущность свершившегося. Из глубины сердца исходит обновление души его и сознания; в какие-то мгновения он становится старцем, а в духовных реалиях – отшельником. Безрасчётная искренность его полна раскаяния. «Бывший» старик (т. е. бывший им до наступившего духовного возрождения) казнит прежнее своё нерадение, пеняя на слепой, соблазнивший его сон, который и есть сон души, сознания и разума.

Новый – внутренний человек в преображающемся на глазах «старике» понимает заслуженность кары. Совокупность новых качеств и обусловливает его глубокое внутреннее преображение. Пароксизм отчаяния – в своей сути глубоко смиренного – через новые реалии пробуждает в старике нового человека, и Всеблагой вознаграждает его прежним обличьем:

…И чудо в пустыне тогда совершилось:
Минувшее в новой красе оживилось;
Вновь зыблется пальма тенистой главой;
Вновь кладезь наполнен прохладой и