надвременного масштаба! Между тем, наряду с отмеченными в творчестве Лермонтова особенностями мы то и дело встречаемся с прецедентом психологически отторгнутого от людей могучего духа, ищущего себе пристанище в более близком ему мире. Встречаемся слишком часто, чтобы не обратить на этот феномен серьёзного внимания.
Уникальность явления состоит в том, что этим «спасительным» для поэта миром мог быть лишь «мир», духовно и психологически равный ему. Но этого не было и лишь гипотетически могло быть, поскольку, лишь находясь в «среде», Лермонтов жил вне её… Потому независимо от своего физического пребывания (помимо России, если привлечь воображение, это могла быть любая страна) он на голову превосходил свою эпоху.
Масштабность духовного поиска, отчаяния и внутреннее «бегство» Лермонтова из общества делают уместным провести здесь параллель с видением себя в мире, присущем «античному человеку». Античному не вообще и не во всяком качестве, но в ипостаси носителя некой этической целостности – той, которая содержит в себе нацеленную на реализацию духовно полновесную, а значит, исторически масштабную программу. Ибо лишь носители этой многоипостасной информации способны активно участвовать и даже «делать» историю. Рассмотрение этих свойств может высветить до сих пор затенённые места творчества Лермонтова, попутно указывая на некоторые важные этические особенности его как личности.
Крупнейший знаток античности проф. А. Ф. Лосев, исследуя эстетику сверхличного восприятия мира древними римлянами, применительно к своей теме назвал это видение «римским чувством жизни». Схожее отношение к бытию, или «чувство жизни», в полной мере было характерно и для русского поэта.
Связь Лермонтова с античностью, упоминаниями о которой в своих произведениях он, вообще говоря, вовсе не злоупотреблял, может показаться довольно странной.
Однако она есть, потому что русскому поэту присущ внутренний аскетизм, осенённый ясностью мышления и рациональностью, отметивших себя в духе, языке и характере римлян. «…Была ли в ком такая величавость, такая твёрдость, высокость духа, благородство, честь, такая доблесть?..» Я намеренно привожу лишь часть фразы, адресованной отнюдь не Лермонтову, поскольку принадлежит она Цицерону. И говорил римский оратор о своих соплеменниках[55]. А связываю эту фразу с Лермонтовым потому, что мысль выдающегося древнеримского политика и оратора прямо соотносится с характером Лермонтова-поэта и боевого офицера, который, как и у римлян, взаимообусловлен был с языком.
И у Лермонтова – блестящего стилиста – находим мы «величавость» и «непреклонное мужество», по определению филолога О. Вейзе, свойственные латинскому языку.
Сталь римских легионов гремит во многих произведениях русского поэта, участвуя в твёрдом шаге его победоносной музы. Но язык, аккумулируя качества человека и народа, и в этом смысле самодостаточный, есть лишь средство выражения внутреннего состояния его носителей.
В качестве культурной единицы он не является величиной постоянной, поскольку напрямую зависит от множества факторов духовного и социального плана.
«Жить – значит мыслить» (лат. Vivere est cogitare), – отчеканил Цицерон. Мыслить – значит жить, – вторят ему произведения Лермонтова.
Мысль русского поэта, оформленная в языке, охватывает огромные исторические и смысловые пространства и, приобщаясь к бытию древних эпох, ощущает себя властвующей в них. Как и в римском мире, в «мире Лермонтова» являет себя масштаб, величие внутренней парадигмы и ясность, благородство и качество доблести, стремление к справедливости, наличие права на это и значение силы духа в познании истины.
Здесь же отмечу, что подобные свойства могут быть, существовать долго или относительно долго лишь в соответствующем себе окружении.
Если же такового окружения не оказывается, то они способны реализоваться только при наличии в субстанциональной ипостаси (общества, эпохи, государства) внутренней мощи и целостности, которые в форме традиций и закона являются фундаментом для исторически устойчивых монументальных свойств.
В этом контексте проследим взаимосвязи личности с эпохой и её исторической парадигмой. А поскольку мы говорим о Лермонтове, то для прояснения внутренней связи мира русского поэта с миром античной целостности, ясности и неколеблющейся воли вновь углубимся в недра истории.
2Начну с того, что прежде всего дух масштабного исторического видения способствует развитию всего наиболее важного в отдельной личности, общественном бытии, исторической жизни народа и самого государственного устройства. Когда дух этот иссякает или в силу ряда причин перестаёт быть, тогда происходит закат реалий, явленных в творчестве, жизни конкретного человека, общества, народа и государства. Не стала исключением и Римская империя.
Отмирание взаимосвязей внутреннего плана, наиболее ясно, плотно и образно заявленных в языке, привело римский характер сначала к изоляции в локальной истории, а затем – вместе с носителем его – к устранению из исторической жизни. Можно смело утверждать: смерть латинского языка обусловлена была исчезновением в народе тех качеств, которые дали ему жизнь. Иначе говоря, ослабление вербального и письменного средства общения прямо связано с падением в римлянах свойств, которые были присущи великому народу и выстроили грандиозное государство. Язык попросту не может существовать вне того, что составляет его основу, а именно: вне реалий и свойств, которые олицетворяет субъект языка. Это и есть пример взаимообусловленности бытия народа и языка (Доп.
